За чьи грехи?

— Кажись, наш брат — вольная птица, — заметил Разин.

— Что-то гуторят, руками на нас показывают, — с своей стороны заметил есаул. — Не калмыки ли?

— Нет, не калмыки: ни колчанов, ни стрел — ничево таково не видать.

Теперь посланные скакали уже назад. Они видимо чему-то были рады.

— Ну, что за люди? — окликнул их Разин.

— Нашей станицы прибыло, батюшка Степан Тимофеевич! — кричали издали. — Васька-Ус бьет тебе челом всею станицей [68]!

— А! Вася-Ус, — обрадовался Разин. — Слыхом слышали, видна птица по полету! Что ж, милости просим нашей каши отведать: а уж заварить заварим! Он раньше меня варить начал.

— Раньше-то, раньше, — подтвердил Ивашка Черноярец, — да только каша его пожиже нашей будет.

— Кулиш, по-нашему, по-запорожски, — пояснил один казак из бывших запорожцев.

Скоро толпы Васьки-Уса стали сближаться с толпами Разина. Голытьба обнималась и целовалась с голытьбою и казаками. Шум, говор, возгласы, топот и ржание коней… картина становилась еще внушительнее.

Сошлись и атаманы обоих толпищ. Васька-Ус, проникнутый уважением к славе Разина, хоть был и старше его и летами, и подвигами, первый сошел с коня и снял шапку. Это был маленький, худенький человечек, из дворовых холопей, уже седой, с усами неровной величины: один ус у него выщипан по приказанию его вотчинника за то, что он, будучи доезжачим, раньше своего господина затравил в поле зайца. За этот ус Васька и мстил теперь всем боярам и вотчинникам, и за этот выщипанный ус он и получил свою кличку.

Разин тоже сошел с коня, и оба атамана трижды поцеловались.

— Батюшка Степан Тимофеич! — поклонился Ус, — прими меня и мою голытьбу в твое славное войско.

— Спасибо, Василей, а как по отчеству величать — не знаю, — отвечал Разин.

— Трофимов, — подсказал Ус.

— Спасибо, Василей Трофимыч!..

— А я с тобой, батюшка Степан Тимофеич, и в огонь, в воду.

— И на бояр? — улыбнулся Разин.

— О! да на этих супостатов я как с ковшом на брагу!

XXVIII. Смена часовых

Ночь перед Царицыным.

Полный диск луны и бледные звезды показывают, что время давно перевалило за полночь. Стан Разина, обогнувший с трех сторон городские стены, давно спит; только от времени до времени в ночном воздухе проносятся караульные оклики.

— Славен город Черкасской, — несется с освещенного луною холма, что высится у обрыва над речкою Царицею.

— Славен город Кагальник! — отвечает ему голос с другого берега речки Царицы.

— Славен город Курмояр! — певуче заводит голос с теневой стороны предместья.

— Славен город Чиры!

— Славен город Цымла!

Это перекликаются часовые в стане Разина. Им вторит дружное кваканье лягушек, раздающееся в камышах да в осоке по берегу Царицы. Там же от времени до времени раздается глухой протяжный стон, наводящий страх в ночной тиши: но это стонет небольшая с длинною шеей водяная птица — бугай или выпь!

Безбрежная равнина водной поверхности Волги кое-где сверкает растопленным серебром.

Чудная весенняя ночь!

Разин лежит в своем атаманском намете с открытыми глазами. Ему не спится, его томит какая-то глухая тоска. Как клочья громадной разодранной картины проносятся перед ним сцены, образы, видения, звуки из его прошлой бурной жизни: то пронесется в душе отголосок давно забытой песни, то мелодия знакомого голоса, то милый образ, милое видение, — и опять мрак, или зарево пожара, или стон умирающих…

Но явственнее всего перед ним носится милый образ. В намете у него темно, но он видит это милое личико, точно оно сходит откуда-то вместе с бледным светом месяца, проникающим в шатер через отдернутую полу намета. Он не может его забыть, не может отогнать от себя это видение… Отогнать! Но тогда что ж у него останется?..

Он старается прислушаться к окликам часовых, к ночным неясным звукам. Но среди этих неопределенных звуков слышится чей-то детский плач…

Нет, это сонное пение петуха в городе…

— Славен город Раздоры!

— Славен город Арчада!

На светлую полосу в намете, освещенную месяцем, легла как будто прозрачная тень. Разин всматривается и видит, что эта тень приняла человеческие формы…

Что это? Кто это? Но тень все явственнее и явственнее принимает человеческий облик…

Это она — Заира! Она нагибается над ним, и он слышит тихий укор ее милого голоса: «Зачем ты это сделал? Я так любила тебя»…

— Славен город Курмояр!

— Славен город Кагальник!

Разин в испуге просыпается… Но и теперь его глаза продолжают видеть, и он ясно сознает это несколько мгновений: как легкая, прозрачная, точно дым от кадила, тень отошла за отдернутую полу намета и исчезла в лунном свете. Ему стало жаль, что он проснулся и отогнал давно жданное видение. Если бы не эти оклики часовых, она осталась бы дольше с ним.

Он закрывает глаза. Он ждет — может быть, повторится видение… Слышен какой-то свист со стороны Волги, что-то знакомое напоминает этот свист… Да, он вспоминал-вспоминал высокие камыши в заводях Каспийского моря, такую же ночь прошлого года и тихо качающийся с морской зыбью струг… Так же и тогда свистела эта ночная водяная птичка — это овчарик… Но тогда он не один прислушивался к свисту этой ночной птички…