За что?

Лидия Воронская, будь умной, взрослой девочкой и постарайся быть последовательной и аккуратной. Постараюсь…

* * *

Вчера мы приехали из Гапсаля, где я провела на морских купаньях минувшее лето. Моя спутница, m-me Каргер, которая провожала меня до Петербурга, не давала мне покоя всю дорогу, стараясь всячески развлечь меня.

Пароход, поезд и, наконец, серое, осеннее небо Петербурга.

— Ну, Лидочка, выходите. Приехали. Действительно, приехали. И как скоро. Вот оно, красное, огромное здание передо мною. Вот стеклянные двери, за которыми гордо высится фигура институтского швейцара в красной ливрее — «кардинала», как мы его звали. Вот и знакомый вестибюль.

— Барышня Воронская, изменились-то как за лето, и не узнать даже, — говорит с почтительным поклоном швейцар, оглядывая меня со всех сторон, — а уж барышни спрашивали про вас. А в особенности Марионилла Мариусовна и m-lle Петрушевич.

Я быстро сбросила пальто и в сопровождении моей спутницы прошла через темный нижний коридор в бельевую, чтобы сменить на казенный костюм мое собственное домашнее платье.

В бельевой все было по-прежнему. Маленькая, юркая бельевая дама, Александра Трофимовна, поспешно передала мне мое белье, сапоги и зеленое камлотовое платье, из которого я порядочно-таки выросла за лето. Моя спутница, m-me Каргер, поспешила расстегнуть мне корсаж, помогла снять платье и готовилась уже накинуть на мои худенькие плечи зеленую камлотовую дерюгу, как дверь бельевой распахнулась, и смуглая, высокая девочка появилась на пороге.

— Лида! Милая!

— Олечка! Петруша! И мы бросились в объятия друг друга. Она очень изменилась за лето, моя Ольга. Глаза у нее стали еще чернее, лицо как будто чуточку пополнело и округлилось. Она и похорошела немного и стала как-то значительно старше.

— Ну, что, помог тебе Гапсаль? Как ты доехала? Заезжала в Шлиссельбург к отцу? Хорошо тебе было? А знаешь, ты прелесть, что за дуся стала! Тебе страшно идут эти короткие локоны! Ты на мальчика похожа теперь! — трещала она, тормоша меня во все стороны и поминутно награждая поцелуями.

Я едва успевала отвечать ей, что в Гапсале мне было отлично, что я целые дни проводила на берегу моря, что к отцу не заезжала, а приехала прямо сюда с Александрой Павловной. Тут я представила ее m-me Каргер, которая все время ласково и снисходительно улыбалась, слушая нашу болтовню. Потом я наскоро поцеловала мою спутницу, прося не забывать меня, и опрометью бросилась с Олей по дороге в класс.

И тут все было по-старому: та же широкая, застланная коврами лестница, та же площадка с часами, тот же верхний коридор с большой мрачной библиотекой, помещавшейся как раз против лестницы, с классами по обе стороны его.

— Вот и наш класс, — сказала Петруша, останавливаясь перед одной из стеклянных дверей, выходящих в коридор. — Вон Марионилочка, видишь? Она делает французскую диктовку. Теперь тебе нельзя войти к нам. Это сейчас порядок нарушит. Я сама тихонько удрала, когда узнала о твоем приезде. А потом, в перемену, ты приходи. Слышишь? Твоя дама, говорят, очень добрая и отпустит тебя.

— Моя дама. Какая дама? Ах! И тут только я вспомнила все. Как я могла забыть это раньше. Забыть то, что составляло немалую горечь моей теперешней жизни, постоянную заботу целого лета, которая томила и грызла меня. Я — второгодница. Я осталась в четвертом классе. Тогда как эта милая смуглая Оля уже «третья», я продолжаю быть тою же «четверкой», какою была и в прошлом году. И там, за этой стеклянной дверью уже не мой класс, а чужой — старший, и эта милая очаровательная Марионилочка не моя классная дама, а чужая. И эта милая Оля уже не моя одноклассница-подруга, нет! Я не имею права войти в эту дверь, когда мне захочется, и не имею права сесть на скамейке с моей бывшей соседкой Вальтер и по-прежнему присутствовать на уроках с бывшими моими товарками по классу, с которыми я провела более двух лет.

Я так погрузилась в печальные размышления, что едва услышала голос смуглой Оли, говорившей мне:

— Иди к «твоим», Лида, а в переменку к нам. Слышишь? Непременно!

Я молча кивнула и медленно двинулась по коридору.

— Воронская, Лида, — услышала я снова тихий призыв за собою, и в два прыжка Петрушевич уже была подле меня.

— Слушай, Лида, ты помни, — зашептала мне на ухо милая девочка, — хотя мы из разных классов теперь, но люблю я тебя по-прежнему. И твоей подругой тоже по-прежнему буду! Поняла?

И, наскоро чмокнув меня в щеку, она скрылась за дверью своего класса.

Я уныло поплелась по коридору, миновала его и остановилась у знакомой мне двери, над которой была прибита дощечка «4-й класс».

О, как я ненавидела этот четвертый класс в эту минуту.

Полная, кругленькая, маленького роста дама в пенсне, с добродушным, симпатичным лицом окинула меня внимательным взглядом, когда я, распахнув дверь, очутилась посреди комнаты. Учителя у четвертых не было в этот час, и девочки приготовляли к следующему дню уроки. Я медленно подошла к маленькой даме, присела перед нею и проговорила обычную фразу:

— Имею честь представиться по случаю моего возвращения после летних каникул.