За что?

Белый кречет кричит в облаках
Расцветают в долине цветы…
Побежали потоки в горах,
То смеясь, то рыдая… Где ты?

Я долины кругом исходил,
На утесы крутые влезал…
Я тебя беззаветно любил…
Я тебя бесконечно искал…

Где ты, фея воздушных высот?
Где ты, роза цветущих долин?
Где найду твой лазоревый грот?
В высоте иль на лоне низин?

Где ты, сказка лучистого дня?
Где ты, песня воздушных ночей?
Где ты, пламя живого огня
И сиянье небесных очей?

Ты обвей меня нежным крылом,
Обними белоснежной рукой,
Очаруй очарованным сном…
Фея счастья! Хочу быть с тобой…

Я вся еще трепетала от прилива горячего экстаза, как дверь в дортуар отворилась и Фрося спросила:

— Что вы делаете здесь одна, Вороненая?

— Любуюсь луной! — отвечала я, рассерженная тем, что она явилась некстати.

— Вы дерзки. Ступайте в класс! — прошипела мне она вслед.

Противная Фроська!

Ну, можно ли стать поэтессой при подобных условиях?

8 ноября

Я узнала странные вещи. Так вот о чем они шушукались все четверо: креолка, Правковская, Татьяна и Радя Карская, сбившись в одну общую группу на постели Зины Бухариной.

Замирая от сладкого ужаса, Катя Макарова сообщила, что сама видела кости на последней аллее.

Кости! Какой ужас!

— И знаете, месдамочки, — повествовала, блестя разгоревшимися глазами, Катя, — это кости человеческие, непременно человеческие! Ведь наш институт монастырем был прежде, и в саду было кладбище: там покойников хоронили.

— И все-то ты врешь! — вскричала, подойдя к ним, Малявка, — наш институт замком был одного чухонского барона еще до завоевания Петербурга Петром Первым, и здесь…

— Юлька, умолкни! Ну где ты у чухон барона выудила?! — разом остановила пыл расходившейся девочки Бухарина, — а что это замок был, так это правда, — тут же добавила она. — Иначе, что же значит подземный ход, который выходит на галерею?

— И совсем это не подземный ход, а просто подвал, где на зиму капусту прячут, — огорошила нас Карская своим прозаичным объяснением.

— Ну, старушка Божья, ты уж всегда что-нибудь выдумаешь такое… самое заурядное, — рассердилась на нее Пушкинская Татьяна, любившая все поэтичное, таинственное и выходящее из ряда вон. — Я утверждаю, что и в саду кости, и в подземелье. Я знаю, это кости казненных.

— Каких казненных?! — воскликнули разом мы все.

— Ах, господа! — заволновалась Татьяна, — тут ведь замок был, и жил в нем жестокий-прежестокий барон…

— Как Синяя Борода, — ввернула свое словцо подскочившая Додошка.

— Даурская, вы глупы! — рассердилась Елецкая. — Синяя борода — это сказка, а злодей, живший в замке, — быль. Я твердо верю в то, что все это правда. Он казнил своих врагов и бросал их трупы в подземелье. Я могу поклясться, чем хотите!

Глаза нервной девочки сверкали в полутьме дортуара. Щеки побледнели.

— А что, если ты все это врешь, душка? — огорошила ее снова Радя Карская, довольно-таки скептически относившаяся ко всем этим бредням.

— Сама ты врешь! — рассердилась Татьяна.

— А от кого ты все это слышала? — не унималась та.

— Конечно, ей все это во сне приснилось, — засмеялась креолка своим милым смехом.

— Ну, уж нет! — неожиданно вступилась я за рассказчицу, — такие вещи не снятся. И откуда же кости на последней аллее?

И тут же, охваченная назойливой мыслью, я продолжала с горячностью:

— Знаете, что я порешила: пойти в подземелье и узнать, что там такое.

— Не в подземелье, а в подвал. Называйте вещи их именами! — снова расхолодила наш пыл неумолимая Карская.

— Но только, месдамочки, и нагорит же нам, если попадемся! Фроська, как голодный волк, по всему институту рыщет, — предостерегала Малявка, нервно поеживаясь от страха.

— Вздор! Чепуха! Я беру все это на себя, — произнесла я с обычною мне горячностью. — Завтра, после обеда, когда m-lle Ген уйдет пить кофе в свою комнату, мы идем! Только кто готов спуститься со мной? Надо это решить сейчас, — и я вопрошающим взором обвела группу.

— Я!

— И я! — послышались голоса со всех сторон.

— И я! — произнес подле меня знакомый мне, тоненький, как у ребенка, голос. — Если вы пойдете, Воронская, возьмите и меня! Умирать, так вместе, зараз!

Передо мной стояла Черкешенка. Она успела расплести на ночь свои, отливающие синевой, черные косы и стояла теперь перед нами красивая и таинственная, с блестящими глазами, черными, как ночь.

— Ай, привидение! — закричала вдруг своим пронзительным голосом Додошка, отскакивая от двери.

— Додошка, как ты смеешь пугать! Это не привидение, a m-lle Ген.

Действительно, m-lle Ген вышла из своей комнаты, осведомилась, что здесь за шум, и велела ложиться спать.