За что мы любим женщин (сборник)

ОК, раз или два в неделю мы, человек десять, сливки факультета, собирались в маленьком обшарпанном зальчике на пятом этаже, где была доска с мелом и тряпкой, провонявшей уксусом, чтобы послушать великого Синку. Замечательный был персонаж! Не знаю, много ли потеряли студенты, которые его уже не застали, — потому что он вскоре «бежал» на лучшие берега, — в отношении семиотики и поэтики, но в смысле зрелища они потеряли много. Миниатюрный, с невероятно молодой для своего возраста внешностью (его обычно принимали за студента и останавливали в вестибюле: «Парень, сигаретки не найдется?»), с курчавой головой и лицом голливудского актера на вторых ролях, но с красивыми женскими глазами, Синку был человек сократической складки, гений устной речи. Он почти ничего не написал, да к тому же ему подгадили тем, что один из весьма немногих напечатанных им текстов вышел за подписью («тут ужасная опечатка…») Александру Линку… Но личностью он был гипнотической и говорил, как оракул. На своей первой лекции он, помолчав с четверть часа, как бы собираясь с мыслями, этакий новый Витгенштейн, ввел нас в ментальные судороги: «Да, поговорим о коммуникации. Что означает коммуницировать, общаться, сообщаться? Какой смысл у фразы: Олт сообщается с Дунаем?» После чего занялся рисованием на доске схемы со множеством ветвей и оппозиций, сопровождая действия вдохновенной речью, как актер, владеющий эффектом пауз и ударений. Мы сидели развесив уши… «Гениально», — услышал я шепот Лауренциу, который не сводил восхищенных глаз со схемы на доске. У Родики, Ливиу, Кэлина и Ариадны был такой вид, будто они что-то понимали, а мы, больше с литературной ориентацией, Штефан, Богдан, Елизавета и я, принимали откровение безоговорочно. Если первая лекция была такая сложная и ученая, можно не сомневаться, что через год Эко, Барт или Тодоров покажутся нам бедными дилетантами в семиотике…

К сожалению, этой первой лекцией, этой инициацией в маленьком кафкианском зале курс, в сущности, исчерпал себя. К нашему изумлению, весь последующий год мы ничем другим не занимались, кроме как тем, что крутили первоначальную схему и так и сяк, иногда добавляя веточку-другую, но абсолютно не прогрессируя. Мы хлопали Синку по пузу, мы были с ним лучшие друзья, каждую неделю часа по два болтали о Бахтине и Виноградове, пока в конце концов не поняли, что ничего-то нам Синку преподать не может. Что вопреки очень хорошо оснащенному уму, он был — сама растерянность, воплощенная нерешительность, пустышка. Что он давал не знания, а дивертисмент (смесь нелепого и возвышенного). Он не был настоящим маэстро, но творил чудеса, мимикрируя под маэстро в такой степени, что нам, как влюбленным, было все равно, врут нам или нет, лишь бы ложь была красивой.

А его затеи! С каким энтузиазмом он запускал проекты, один другого фантастичнее, которые неизменно лопались до завершения. Стоит вкратце пересказать здесь — на самом деле, это тянет скорее на a long short story[29] — одну нашу самую безумную семиотико-поэтико-стилистическую и еще бог знает какую авантюру. Все вышеупомянутые студенты (я был тогда на третьем курсе) и еще несколько, среди которых я помню Марину и Ромулуса, отправились вместе с Синку в лагерь подле знаменитого монастыря Козия, где еще гуляла тень Мирчи.[30] Лагерь был для детей от семи до четырнадцати лет, и они даже не подозревали, что их ожидает. А Синку устроил так, чтобы бедные невинные дети служили нам прямо-таки подопытными морскими свинками в изощренном эксперименте по прикладной поэтике. Нас поселили всем скопом в огромной спальне, и харчевались мы вместе с детьми и с учителями. Все в этом лагере было чудесным, за исключением того факта, что наш грандиозный эксперимент провалился самым плачевным образом, окончательно и бесповоротно.