За что мы любим женщин (сборник)

Много раз я забредал в квартал красных фонарей и бродил, анонимный, в толпе мужчин, которые пялились на витрины, мимо баров и erotic-show, блеском реклам подсвечивающих темные воды каналов со множеством плавучих домов. Женщины в красных комбинезонах и в легендарных ультрамариновых париках иногда цепляли меня за руку и убеждали зайти в один из тех залов, где можно сидеть и пить, наблюдая вживую оргию на сцене. Каждое здание было борделем. В сотнях витрин сидели женщины в откровенных нарядах, только флюоресцирующее кружево и подвязки, женщины молодые и женщины старые, худые или с пухлыми животами, ладные, как куколки, или жесткие и мужеподобные, всех рас, всех цветов и даже… обоего пола, потому что то одна, то другая оказывалась (но тут нужен был наметанный глаз!) накрашенным и выбритым мужчиной, как в елизаветинском театре, — и он нежно улыбался тебе и манил пальцем. Проходя мимо этих барочных и вызывающих витрин, я думал, как они похожи на мои отроческие фантазии, когда, завернувшись в мокрые от пота и феромонов простыни, я представлял себе голых женщин, женщин непристойных, без лиц, без личностей и без собственной воли, в чистом виде сексуальных животных, щедро подставляющих мне свои ягодицы, свои икры, свои надушенные затылки. И вот я один в Амстердаме, брожу в одиночестве по своему отроческому воображалищу, по инфернальному раю своего эротизма. Мне довольно толкнуть одну из этих дверей, чтобы осуществить видения. Все было для меня, я легко мог бы набраться сексуального опыта, в других местах недоступного. Поскольку мне платили среднее голландское жалованье, я без проблем мог бы себе позволить девушку раз в неделю, девушку раз в три дня, девушку тогда, когда приспичит. Иногда я заглядывал кому-нибудь из них в глаза, видел, как они вдруг загораются, как будто при виде любимого, думал, какова была бы ночь в ее объятьях. И… шел дальше, пока не покидал эту карнавальную зону и не попадал снова в протестантский город, строгий, утыканный куполами далеких церквей. Всякий раз я приходил домой, в свою комнатушку, довольный, что я один, а не в объятьях сексуального объекта. За все время моего долгого пребывания в Амстердаме я ни разу серьезно не подумал о том, чтобы иметь дело с проституткой.

Не хочу показаться ханжой. Я — мужчина как мужчина. Уровень андрогенных гормонов в моей крови в десятки раз выше, чем в крови женщины. Мой мозг плавает в половых гормонах. Мне в полной мере знакомо чисто эротическое волнение — я способен возбудиться при виде какой-нибудь незнакомки в автобусе, я часто кружу в лабиринте бурных и темных фантазий, населенных именно сексуальными объектами, полностью подчиненными моей воле. Порнография не вызывает во мне безусловного отвращения — я признаю своими, мужскими, десятки тысяч сайтов в интернете и сотни журналов, которые не купит ни одна женщина, и бывают минуты, когда я настоятельно нуждаюсь в оргиастических картинках. При всем том я испытывал сожаление каждый раз, как занимался любовью с чужой и безразличной женщиной, и ни за что на свете не пошел бы к проститутке. Не потому, что риск велик, и не потому, что мне этого не позволяет принцип верности.

Я просто-напросто считаю, что секс, сопровождаемый душевной близостью, лучше, чем секс без такой близости. Я намеренно не говорю о любви, хотя в конечном счете речь идет именно о ней. Чувство иногда является тормозом для секса, а верность становится чем-то невыносимым в постели. Секс подразумевает радикальное сужение сознания, глубокий нырок под социальные и этические условности, освобождение от табу, от брезгливости, поиск удовольствия в запретном и перверсивном. Любовь, с ее ярко выраженным культурным компонентом, тоже норовит, в самые острые моменты полового акта, отодвинуться, как часть мозгового панциря, который прикрывает нашу наготу. У многих пар фантазия деперсонализировать партнера, забыть о прочной связи с ним усиливает эротическое удовольствие. При всем том что-то от этой психической связи, объединяющей настоящую чету, что-то, называемое любовью, что-то существенное и о чем почти не говорят, способно выстоять и перед самым опустошающим символическим обнажением. Я имею в виду, как бы это сказать, что и тела тесно связаны любовью. Даже когда мозг и личность растворены в необузданном удовольствии секса, душевная близость сохраняется и придает этому яростному и животному акту что-то ребяческое, трогательное, что-то, что и есть настоящая радость этих часов, что-то, о чем помнишь и после того, как забыто удовольствие. Как не стоят, по мне, ломаного гроша фантазии, когда они воплощаются (потому что, конкретизированные, они теряют именно свою идеальность: я могу, например, фантазировать на предмет sex party, но реальная такая party наверняка разочаровала бы меня своей конкретикой), так и половой акт, когда тела не знают друг друга, кажется мне с самого начала провальным.