За что сидел я в американских тюрьмах?! (Обращение к президенту Казахстана и казахской общественности)

У порога юрты появляется её отец, он держит руках седло. Чабан проходит к загону. Повесив седло на изгородь, он берёт в руки большой кнут и заводит в округленный дворик, в самую сердцевину скотского двора, кобылу. Вслед за матерью и чабаном, по привычке и природному инстинкту, забегает шустрый жеребец. Потом хитрый человек, оставляет жеребца в округленном дворике, а кобылу выводит за изгородь. Быстро накинув на жеребца войлочный канат, чабан пытается водить жеребца по кругу, но жеребец упирается ногами, прыгает, как взбешенный, водит рылом, удушенный верёвкой… Девочка кричит отцу: Отпусти, папа, отпусти, папа, Желтоксана! — называет она по имени жеребца: Ему же больно! — возмущается ребёнок. Не добившись результата, девочка громко плачет в навздрыд. Камера от ребёнка поднимается ввысь на облачные небеса… Затем объектив камеры медленно опускается на крупный план лица мужчины. Ярко выраженные черты: монголоидные челюсти, узкие глаза, как две амбразуры дзота, испещрённые глубокими морщинами щёки и лоб — всё это в яркой степени выражало азиатскую мудрость… Чабан, по древнему правилу обуздания, беспощадно хлещет кнутом и гонит, противящегося его воле, жеребца по кругу.

Девочка плачет и протестует, врываясь во дворик, рискуя при этом попасть под копыта жеребца, она всячески мешает отцу делать святое дело, до тех пор, пока мать не пытается увести её в степь, за пахучий ковылью бархан, где паслась отара овец. Тут уже девочка упирается обоими ногами и противиться воле матери! Мать, схватив в охапку дочь, не отпускает её, и уносит прочь. Отец, гоняя по кругу жеребца, ломает волю скотине, достигает насилием своей цели..

Девочка и мать, камера снимает их сверху, идут по бескрайней степи, но голос их разговора звучит за кадром. Девочка: Мама, ведь ему же, Желтоксану, больно?!

— Доченька, конь родился, чтобы служить человеку, как человек рождается, чтобы подчиниться своей судьбе!

Камера поднимается ввысь, над их головами, на вершины гор и выступы скал, поднимается ещё выше, где мелькают облака, зарево солнца и полёт одинокого орла, затем она опускается на горизонт степи, где всё покрыто одним жёлтым цветом — цветом земной разлуки..

Мать, размахивая камчой, погоняет скотину с холма в сторону одинокой юрты. На огромном пространстве степи, эта юрта, с дымящим шанраком, предстаёт собой единственным явлением человеческого присутствия посредине природной границы, разделяющей бескрайнюю, ровную степь от горных подножий.

Девочка, разгоняя отделившихся овец, спускается с холма, и бежит к осёдланному жеребцу. Он не брыкается, как прежде, и, в поисках сожаления по своим побитым бокам, протягивает доверчиво ей морду. Девочка смеётся, впервые дотронувшись до мягкой шеи жеребца!

Может быть, оглядывая жизнь свою, я часто думаю: Покориться жизни? И, наконец, принял решение: Чтобы жить, нужно проиграть! Нурсултан Абишевич, простите все мои выпады и мою необузданность! — воскликнул я сердцем 12 ноября 2005-го года..

Но, возвращаясь к моему киносценарию, я должен признаться, годом раньше я работал в 1983 году, по направлению ВГИКа в Гостелерадио Казахстана, под началом Гульжан Ергаливой, главного редактора "Молодёжных программ Казахстанского телевидения", которая сегодня является одним из самых ярких и непримиримых борцов с режимом Назарбаева!

Гульжан открыла в то время, первую и самую потрясающую телепрограмму советского Казахстана «Молодёжный четверг», когда наш сегодняшний Первый Президент Казахстана был Председателем КабМина. Тогда Гульжан все знали в лицо, и все любили её программу за критические репортажи и современную музыку в передачах. Я попал в "Молодёжный четверг" с первыми моими фильмами, которые снимал и сценаристом, и оператором, и сам же режиссёром.

В то время идеологический центр коммунистов Казахстана, очень здорово проталкивал национальные традиции в музыке: все играли на домбре, на кобызе и рок эстрады, как таковой, кроме известного ансамбля «Досмукасан», фактически не было! И вот опять проявилась моя революционность, я решил восстать против устоявшихся традиций, и поэтому на заказ телевидения снять фильм про Алма-Ата в его архитектуре, в портретах жителей и в особых достопримечательностях, я пошёл на небывалый риск!

Когда фильм был полностью заснят на плёнку, оставалось на мелькающие кадры на монтажном столе наложить музыку, и я приходил ночами в монтажную с единственной целью, чтобы никто раньше времени не поднял скандала, я записал две звуковые дорожки, первая, под домбру для редакторов, вторая, скрытная, для выхода в эфир. Показал фильм, все одобрили! А когда я прошёл в Отдел Программ, то сунул им второй, неизвестный вариант.

Какая радость посетила меня, когда в назначенный час по программе эфира, вышел мой пятнадцатиминутный фильм: как раз перед московской программой «Время».