За чужую свободу

Только на второй день к вечеру Левон увидел Ирину.

– Левон, это Божие наказание, – встретила его Ирина.

Он молча поцеловал ее руки.

– Всей жизни мало, чтобы искупить его смерть, – с тихим отчаянием продолжала она. – Жизнь не принадлежит мне больше!

– Ирина, что ты говоришь! – воскликнул Левон. – Мы чисты перед ним. Разве мы желали ему зла, не любили его? Разве мы чего-нибудь ждали, на что-нибудь надеялись? Разве мы не решили отречься от себя, от счастья, чтобы не нарушить его покой?.. Ирина, – склонясь к ней, дрожащим голосом говорил Левон, – не говори так… Богу, которому ты веришь, неугодны такие жертвы. Они не могут быть угодны… Подумай, Ирина, разве он не знал счастья в жизни? Не был любим, не любил, не получил своей доли? И даже на закате жизни он нашел новое счастье, и был прекрасен его закат. Он прожил не одну, он прожил несколько жизней. И разве твоя вина, что сама природа бессильна обратить зиму в весну, сковать льдами вешние воды и заставить цветы цвести на снегах… И каковы бы ни были твои чувства, природа сделала бы свое дело. Не сегодня – завтра, через год, через два… Между вами лежала бездна в полстолетья…

Ирина жадно слушала его, и ее душа как будто светлела, и жизнь не казалась погубленной навсегда.

Было решено, что Ирина уедет сопровождать тело мужа. С ней поедут Готлиб с Гертой и Гансом, Евстафий Павлович и, конечно, вся прислуга… Левон и его друзья не могли еще оставить Париж.

Проходили дни. Герта была неразлучна с Ириной, и ее нежность, ее любящая душа, молодое счастье, которое наполняло ее, – все это действовало на Ирину успокоительно.

Она не говорила с Левоном о будущем, но оба чувствовали, что жить один без другого они не могут… Новиков не поделился даже с Гертой странными, смутными мыслями, взволновавшими его у тела старого князя при рассказе старого слуги и при виде вдребезги разбитого бокала. По странному чувству, Герта тоже не сказала ему о найденном письме. Они оба чувствовали дуновение тайны над смертью старого князя.

На заре весеннего дня печальный кортеж выступил из Понтенской заставы. Ирина с Гертой, Новиковым и Левоном сидели в одной коляске. Они провожали до первой станции. Гриша с Зарницыным ехали верхом. А лошадей Левона и Новикова вели конные вестовые. Герта была счастлива, хотя часто при взгляде на Данилу Ивановича ее глаза наполнялись слезами. В глазах Ирины уже не было мрачного выражения отчаяния. Ее грусть была спокойна, и часто ее глаза с глубокой нежностью останавливались на грустном лице Левона. Говорили мало. Все были заняты мыслями и чувствами, без слов понятными друг другу. Вот и станция. Последнее прости праху старого князя. Последние слезы, последние поцелуи, последние слова, и друзья остались одни. Они стояли с непокрытыми головами и молча смотрели на дорогу, пока последний экипаж не скрылся за цветущим холмом.

XXXVI

В суровом молчании неподвижно, как изваяния, выстроились во дворе дворца Фонтенбло гренадеры старой императорской гвардии. Ветер шелестел складками победоносного знамени, увенчанного орлом Франции; несколько офицеров находились в строю, в том числе Соберсе и д'Арвильи.

У ворот дворца, окруженная конвоем, уже стояла карета, готовая увезти императора в изгнание.

Гренадеры ждали своего императора. Он был один, покинутый женой, увезшей с собой сына, своими братьями, преданный своими маршалами и друзьями, одаренными им славой, почестями, деньгами, оставленный даже своими лакеями!..

В глубоком молчании сходил император по ступеням лестницы. Только два генерала остались верны ему – Бертран и Друо. За ним следовали, как напоминание судьбы, комиссары союзных держав во главе с графом Шуваловым. Прусский комиссар граф Тухзесс Вальдбург казался смущенным. Только что император презрительным тоном заметил ему, что находит его присутствие излишним, и обиженный граф не знал, что делать.

Император был бледен, но глаза его сверкали, голова была гордо поднята.

Гренадеры, казалось, перестали дышать, когда император быстрыми, решительными шагами подошел к их строю.

– Гренадеры! – звучным голосом начал император. – Я пришел проститься с вами.

Словно вздох пронесся по стройным рядам.