За чужую свободу

Княгиня встала, облокотилась на стол и не замечала, как по ее лицу катились слезы. Ее первым движением было обнять Левона. Это было бы так естественно и просто, но она вдруг ослабела и осталась на месте. Никогда еще мучительная любовь Левона не достигала такого напряжения, как сейчас, когда он видел ее такой слабой, беспомощной и прекрасной. Он сделал шаг… и вдруг в его душе со страшной ясностью представился сад, ночь, высокая фигура в плаще… Он весь застыл и, холодно поклонившись, едва прикоснулся губами к протянутой руке…

Расспросы посыпались на него, он едва успевал отвечать. Весть о его возвращении уже обежала весь дом. То и дело у дверей осторожно показывались любопытные головы.

– Войдите, кто хочет, – весело крикнул Никита Арсеньевич, – посмотрите на него.

В комнату сейчас же ввалилась целая толпа.

Впереди были Егор и Дарья. Старый князь оставил Егора при себе, и Егор как‑то особенно сдружился с Дарьей.

Быть может, это происходило оттого, что Дарья была особенно близка к княгине, о многом смутно догадывалась и нередко, помогая раздеваться, передавала ей рассказы Егора о молодом князе.

Она заметила, что княгиня всегда внимательно ее слушала. Егор, со своей стороны, любил расспрашивать о княгине, точно тоже что‑то чуя.

Левон встал и, когда Егор хотел упасть перед ним на колени, обнял его, поцеловал и тихо сказал:

– Егор, ты теперь вольный человек, и вся семья твоя вольная, и твоя будущая жена и ее семья.

– Ваше сиятельство, не надо, – плача и крестясь, сказал Егор, делая попытку снова опуститься на колени.

Левон не допустил его до этого.

Он сердечно поблагодарил остальных.

– А теперь, – приказал Никита Арсеньевич, – шампанского, да побольше!

Гриша все еще не совсем оправился. Он приехал вместе с Бахтеевыми и теперь жил у них, рассчитывая с завтрашнего дня начать поиски своего полка.

Бахтеев коротко рассказал о себе и подробно о Герте и Даниле Ивановиче, историю которых он узнал во всех подробностях.

– Так вот, бедняга, почему он был таким. Я так и подозревал, что тут не одна рана, – заметил старый князь. – Непременно, Левон, познакомь нас с его невестой. Трудно поверить, что она немка. А может быть?.. – и он лукаво подмигнул.

Ирина казалась очень утомленной и, извинившись, ушла.

– Княгиня очень переменилась, – сказал Левон.

– Да, – ответил Никита Арсеньевич, – она очень утомилась со своим лазаретом. Кроме того, эти ужасы, видимо, произвели на нее такое потрясающее впечатление, что она отказалась от всяких развлечений, отказалась от светских знакомств и даже от двора. Война кажется ей бессмысленной и ужасной. Акции отца Дегранжа, проповедывающего, в угоду некоторым, какую‑то священную войну, упали очень низко. Этот аббат, улавливающий в сети католицизма наших дам, и не без успеха, целит очень высоко ad maiorem Dei gloriam!.. Я очень рад, что, по – видимому, Ирина ускользнула из его сетей. Это и еще нечто, в связи с этим, меня очень тревожило… – Старый князь нахмурился. – Потом, если ты считаешь свою тетку (по крайней мере, мог считать) безучастной к себе, – то могу сказать, что весть о твоей смерти вызвала у нее настоящее отчаяние.

Левон слушал, опустив голову…«Отчаяние могло произойти и от раскаяния, – думал он. – Все же она не могла забыть Петербурга…«И ему неотступно грезился сад… ночь и фигура мужчины…

Левон, заметя, что Никита Арсеньевич устал, попрощался…

– Я поеду с вами, – сказал Гриша, – пока вы одеваетесь, я буду готов.

И он побежал к себе одеться и распорядиться насчет лошадей.

Когда Левон проходил по полутемной гостиной, он увидел у окна Ирину. Были еще сумерки, и ее лицо казалось еще бледнее.

Она сделала шаг к нему.

– Князь, – начала она, – я хотела спросить вас, что значит ваше поведение?..

Она хотела говорить решительно, но голос ее дрожал.

Случилось то, чего и ждал Левон. Все прежние мучения с новой силой воскресли в его душе, и чем желаннее она казалась ему сейчас, тем больше ожесточалось его сердце. Мгновенно он вспомнил Петербург, недолгие дни кажущегося счастья, свои мечты накануне боя, незаслуженно холодную встречу в Карлсбаде, пренебрежение к себе в Праге и ночь… ужасную ночь… когда загорелись сигнальные огни на вершинах Богемских гор, словно указывая ему путь к смерти… И ни жалости, ни сострадания не осталось в его душе…

– Какое вам дело до меня, – тихим, злым шепотом сказал он, – мне, может быть, было лучше умереть…

Она стояла так тихо, что он слышал даже ее дыхание.

– Это не я, – продолжал он прерывающимся голосом, – крался ночью в Праге из вашего сада.

Она тихо вскрикнула, но осталась стоять на месте. Он едва слышно рассмеялся злорадным смехом.

– Не беспокойтесь, – продолжал он, – ваша тайна в верных руках… Но, клянусь вам, я жалею, что жив! И ради своего сердца и ради чести Бахтеевых я бы предпочел видеть вас мертвой, чем…

Он резко повернулся и выбежал из гостиной…