За чужую свободу

Глядя на жалкое лицо отца, слушая его смущенную речь, Ирине было и больно и стыдно, стыдно за себя. Зачем она заставила отца переживать эти унизительные минуты, когда князь в первый же день приезда отца дал ей полную возможность прийти ему на помощь?

Враждебное настроение, вспыхнувшее в ней недавно, сменилось глубокой жалостью.

– Только‑то, – сказала она. – Не огорчайтесь, батюшка, мы это сейчас устроим.

Она позвонила и приказала принести из кабинета бумаги, перо и чернила.

Когда лакей, принеся все нужное, вышел, Ирина ласково сказала:

– Это так просто. Вы увидите. На листе бумаги она написала:

«Семену Ивановичу Бурову. Отпустите в распоряжение моего отца для моих личных надобностей сумму, какую он укажет вам. Княгиня Бахтеева».

– Вот и все, – весело сказала она, подавая отцу лист, а в душе с горечью подумала: в счет платы за меня.

Евстафий Павлович прочел написанное, и на его глазах показались слезы.

– Спасибо, Ириша, – в волнении сказал он. – Видишь, как твоя жизнь хорошо устроилась. Ты не только сама счастлива, но можешь еще осчастливить людей.

Губы княгини дрогнули…

– Да, я счастлива, – тихо сказала она и, закрыв лицо руками, упала грудью на стол с подавленным рыданием.

– Голубка, деточка моя, Ириша, что с тобой?! – бросился к ней Буйносов.

Он обнял ее дрожащими руками и целовал ее пышные мягкие волосы.

Ирина скоро овладела собой.

– Ничего, ничего, батюшка, – начала она, – это все моя голова. Я хочу проехаться. Не подвезете ли вы меня до княгини Напраксиной?

XIV

– Как я рада, дорогая Irene, что вы приехали! – встретила ее Напраксина. – Я так давно не видела вас. Так соскучилась по вас и как раз только что собралась ехать к вам по делу.

– По какому делу? – удивилась Ирина.

– Вернее, по поручению отца Никифора, – сказала Напраксина.

Ирина вспыхнула.

– По его поручению? – переспросила она.

– Да, да, – ответила Напраксина. – Он сегодня был у меня и говорил про вас, о, я верю, что он провидец; он умеет читать в душе. Он всегда поражал этим меня…

– Что же он говорил обо мне? – нетерпеливо спросила Ирина.

– Он говорил, что вы мятущаяся, алчущая и жаждущая душа, – говорила Напраксина, – что вам нужна духовная пища… Что вы ищете прямой путь и найдете его…

Ирина грустно слушала Напраксину. Найти прямой путь! Но прямой путь всегда самый мучительный, прямой путь – тернистый путь. Узок путь спасения и тесны врата его, – разве это говорил не сам отец Никифор?

– А еще, – продолжала Напраксина, – он поручил передать вам, что сегодня вечером собрание благочестивых и вы можете присутствовать на нем. Это высшая ступень, это высшее небесное блаженство, – с восторгом заговорила Напраксина, – это ни с чем не сравнимое чувство, когда душа словно отделяется от тела и в блаженном парении возносится туда, где есть ее начало и конец.

Сердце Ирины наполнилось тайным предчувствием чего‑то неведомого.

«Я обещала Левону не ехать, – мелькнуло в ее голове. – Ну, что же? Зачем же он бросил меня? Где искать мне поддержки и утешения? Будь что будет! У нас разные дороги… Быть может, его душу наполнит война, а что остается мне?«Она тряхнула головой и решительно произнесла:

– Благодарю вас, Надежда Дмитриевна, я еду.

– Ну, вот и отлично, я так рада, так рада, – оживленно заговорила Напраксина. – Вы увидите, что небесный покой снизойдет на вашу душу… О, вы встретите на собрании многих наших общих знакомых. Вы удивитесь, кого встретите. Ну, теперь еще рано… Мы выпьем с вами чаю и тогда поедем…

Тысячи вопросов вертелись на языке Ирины, но Напраксина поторопилась предупреждать их.

– Только без вопросов; пожалуйста, пока без вопросов, chere Irene, – сказала она, – вы все узнаете в свое время, скоро, очень скоро…

Несмотря на свое любопытство, Ирине Евстафьевне пришлось покориться.

Карета, запряженная парой кровных орловских рысаков, прямых потомков знаменитой Сметанки, быстро неслась по пустынным улицам столицы.

Напраксина была в каком‑то особенном восторженно – мистическом настроении.

– Дорогая Irene, – говорила он, – все люди так несчастны, и я была несчастна и не видела впереди ничего, кроме слез и тоски. Со времени смерти моего мужа, павшего геройскою смертью (вы ведь знаете это), я не знала ни минуты покоя. Я искала утешения в молитве, ходила по церквам, ездила на богомолье, но все это было не то, не то… Мы, наверное, утратили путь к спасению… И вдруг эта встреча с этим необыкновенным человеком… Вы видите, я живу, я наслаждаюсь жизнью, я чувствую связь между миром, между собою и Богом… Да, да, я счастлива теперь. Я знаю, что вы тоже несчастливы.

Ирина сделала протестующий жест.

– Да, да, не спорьте, – настойчиво продолжала Напраксина. – Я вижу, я знаю… Счастливые не бегут к нему…

– Да, – произнесла Ирина, – у меня бывают приступы тоски. Слова старца Никифора меня нередко успокаивали. Но я не несчастна.

Она сказала эти слова, но с мукой в душе подумала, что она несчастна, что ей ничто и никто не может помочь и что она ехала теперь, повинуясь смутной надежде найти исход своей непрестанной тоске.