За державу обидно

В понедельник, при докладе о случившемся, командующий ВДВ генерал-лейтенант Ачалов сказал, что облвоенкомы — это епархия командующего округом, а командующий округом, которому, как я понял, уже все было известно, коротко буркнул: «Разберемся!» И наступила типичная тишина. Почему типичная? Я неоднократно сталкивался с тем, что, когда происходило что-нибудь неординарное, нерядовое, не вписывающееся ни в какие рамки и вышестоящее руководство не знало, что делать, оно совало голову в песок и делало вид, что ничего не произошло. Авось рассосется, само обойдется. Процесс, действительно, тронулся было в этом направлении. Была предпринята попытка запустить сказку о сером волке-прапорщике, погрязшем во всевозможных грехах и пороках, совратившем с пути истинного невинную овечку генерал-майора. Сказку донесли аж до министра обороны Маршала Советского Союза Дмитрия Тимофеевича Язова. К чести Дмитрия Тимофеевича, он приказ подмахивать не стал, а позвонил мне и приказал доложить суть дела. Я доложил. Величкина из приказа убрали. Прибыл симпатичный статный майор, следователь из главной военной прокуратуры. Пришел, представился. На колодке — орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».

— Афганец?

— Афганец.

— Скажи по совести, как офицер, с какой задачей прибыл: разобраться или замять?

Опустил глаза, несколько секунд помедлил, поднял глаза, скрестили взгляды: «Приказано замять. Тошно, но приказано!»

Харьковские проходимцы сообразили, что им эта громкая слава ни к чему. Резко начали вести переговоры с Сердечным и менять показания. Картина начала вытанцовываться благостная. Что-то вроде того, что хорошие старинные приятели немного хватили лишнего, погорячились, но, придя в память и остыв, готовы простить друг другу все-все-все, включая и простреленную ногу. Необходимо напомнить, что то был период интенсивного поливания армии грязью, и выдавать рыскающей в поисках «жареных армейских каштанов» «свободной демократической прессе» такого козырного туза командующему округом, конечно же, не хотелось. Сердечный это почувствовал и оживился. Родился и пополз слушок о том, как мужественный генерал Сердечный отражал нападение рэкетиров. И уже дело начало представляться так, что не он продавал, а ему продавали. Пошел в ход и широко обыгрывался довод об отсутствии свидетелей. В общем, военно-бюрократическая машина подспудно работала на смягчение, размазывание, замятие. Оно, может быть, и прошло бы, случись подобное лет десять назад. Но время уже изменилось, и изменилось местами круто и необратимо. Во-первых, возмутились офицеры военкомата, хорошо знавшие своего «вождя» и как никто владевшие информацией об истин-ном положении дел. Во-вторых, сделала все-таки свое дело пресса. Не помню, в какой газете, кажется, в «Известиях», появилась издевательская статья «Генерал в адъютантах». В-третьих, приободрившийся Сердечный имел неосторожность позвонить моей жене и попытался в выражениях, весьма далеких от парламентских, высказать все, что он обо мне думает.

Изумленная таким «галантерейным» обхождением, жена от неожиданности прослушала часть речи и бросила трубку. Выяснив направленность и характер речи (пересказать ее дословно жена не взялась), я попытался найти Сердечного. Генерал мудро пропал. Я далеко не самый горячий, но тут во мне все кипело. Я снял трубку «засовского» телефона и попросил соединить с командующим округом. Командующий откликнулся быстро: «Слушаю, Александр Иванович!»

Сдерживаясь, сухо и лаконично доложил суть дела, заключил просьбой: «Товарищ командующий, прошу вас принять меры к воспитанию облвоенкома, в противном случае я его просто пристрелю. Я вам это гарантирую».

Трубка онемела. Я уже было решил, что связь прервалась. Но…

— Хорошо, разберемся, не горячись, — послышалось наконец.