За державу обидно

Доктор был психолог. То ли его раньше в аналогичных случаях судьба не уберегла, то ли все было написано у меня на лице — не знаю. Но он отдал соответствующее распоряжение исключительно вовремя. Он поймал момент. За это его нельзя было не уважать. Да и работу свою он в скорости закончил, облепив руку гипсом и прихватив бинтом, повесил ее на косынку.

Мы выкурили с ним еще по сигарете. Пока мы курили, я сказал ему, что он сволочь и садист. Это фабула, говорил я значительно больше и цветистее.

Он не обиделся. Выпил принесенную медсестрой мензурочку спирта, выдохнул, глубоко затянулся, выпустил дым театрально развел руками: «Ну, что делать, сволочь так сволочь! Работа такая».

Расстались вежливо, но несколько прохладно.

Я вернулся в лагерь, собрал вещички и, отпущенный «папой», покатил в Москву на каком-то попутном автобусе.

Как всегда в таких случаях, дорога была удивительно неровная. Пальцы опухали прямо на глазах. Пока я добрался до Москвы, они превратились в какие-то багрово-сине-зеленоватые сардельки.

Женщина — дежурный врач в медпункте академии, испуганно взглянув на мою руку, сказала, что она терапевт, что делать с такой рукой — не знает, и порекомендовала обратиться в травмпункт.

— А где травмпункт?

— Не знаю!

— Ну хотя бы примерно?

— Не знаю!

Было уже темно и достаточно поздно. Злой, как черт, я вышел на улицу. Произвел опрос прохожих. Кто-то вспомнил, что если сесть на такой-то автобус, проехать четыре остановки, то будет травмпункт. Я поехал, пугая пассажиров скорбной миной и чудовищной рукой. Травмпункт оказался на месте, но детский.

— Так вы, может быть, сделаете что-нибудь? — спросил я.

— Нет, у нас детский, а вы… извините, никак!

Я действительно никак на дитятю не походил.

— А где взрослый травмпункт?

Тут, спасибо, подробно все рассказали. Добрался! А там, о счастье, точно такой же бухарик, как в госпитале. И, наверное, по этой причине предельно лаконичный.

— Косынку сымай!

Снял. Он взял ножницы и красивым широким движением взрезал бинты. Крякнув, раздвинул гипс и потом снова его сжал.

— Теперь легше?

По пальцам почти мгновенно «побежали иголочки».

— Теперь легче.

Он прихватил гипс бинтом.

— Ну, будь здоров!

— Спасибо.

Рука срослась исключительно правильно.

Поэтому мне остается только принести тому «садисту и сволочи», который ее тогда собрал, свои искренние, хотя и запоздалые, извинения за нанесенные оскорбления. Честно, по-офицерски, по-мужски выразить свою благодарность за профессионализм.

Случались и курьезы. Сдан последний экзамен, окончен первый курс. В аудиториях царит веселое оживление. Впереди отпуск. Остались мелочи рассчитаться с библиотеками, делопроизводством, все закрыть, опечатать, дождаться вожделенной команды: «Свободны. Сбор во столько-то, тогда-то» и… убыть.

У нас в группе все расчеты были произведены загодя, поэтому мы сидели в классе и зубоскалили в ожидании… Как-то спонтанно рождается идея отметить окончание первого курса. Сказано — сделано. Посланные гонцы принесли 4 бутылки водки, батон вареной колбасы, две буханки хлеба. Выпили, закусили, ликвидировали последствия. Тут появился дежурный по курсу.

— Построение через 10 минут в коридоре. «Папа» намерен напутственное слово сказать.

Черт бы побрал напутственное слово «папы», но деваться некуда. Мы строимся.

Александр Васильевич ускоренным шагом проходит вдоль строя и вдруг резко останавливается и замирает против нашей группы. Всматривается в лица. Я стою лицом к строю и вижу, как наливаются краснотой лица — группа не дышит.

Полковник Романов резко поворачивается ко мне:

— Прикажи им дышать. Сам после построения зайдешь ко мне.

Народ задышал — чего уж теперь сделаешь. Захожу после построения. Лучшая защита — нападение. Начинаю: «Товарищ полковник… Кончили первый курс… Не маленькие, по пятнадцать капель, почти культурно».

— Вот именно, почти. Подумать только, командир группы, старший офицер, организовывает пьянку и где?.. В академии!..

«Папа» поднял на меня скорбный взор и палец кверху: «Тебе за организацию пьянки — выговор». «Тебе» — это хорошо. На ты «папа» разговаривает с хорошими людьми или по крайней мере с подающими надежду. Если «вы» — значит, ты уже отпетый, ни одного светлого пятна.

— Поносишь отпуск, подумаешь, а потом я посмотрю.

— Товарищ полковник, первое место вроде заняли, и выговор!

— Вот именно! Первое место, потому и выговор. Было б не первое, был бы строгий выговор. Иди!

Ни я, ни «папа» позже о выговоре не вспоминали.