За державу обидно

Слово не воробей — вылетит — не поймаешь. Ротный, замполит и присоединившийся к ним хатовец (представитель органов госбезопасности) отработали вопрос лихо, на моих глазах, за время, пока у меня горела сигарета. Смысл их работы состоял в том, что они построили публику в две шеренги, прежде всего выгнали из строя всех пожилых и изможденных. Остались все те же 50 с чем-то человек. Замполит обратился к ним с вопросом:

— Душманы есть?

Строй отрицательно затряс головами и загудел: «Не, где, мол, нам, дуракам, чай пить!»

— Кто желает служить в Народной армии, два шага вперед- шагом марш!

Строй, ни секунды не колеблясь, стремительно единодушно сделал два шага. Карманом за ручку не зацепился ни один! Взгляд у всех просветленный, готовность полнейшая, «энтузиазм» абсолютный!

Ротный, замполит и хатовец расцвели улыбками. На их лицах читалось: «Вот это работа! Вот это класс! Есть о чем доложить!» Новообращенных правительственных солдат повернули направо, придали им пятерых сопровождающих, и они с воодушевлением потопали вниз по ущелью. Больше я их никогда и нигде не видел и ничего о них не слышал. Общая же практика подобного рода призыва была такова. Если «молодое» пополнение все-таки вливалось в ту или иную часть, переодевалось в соответствующую форму и получало оружие, то войско это было предельно ненадежным. Наиболее глупые, таковых было немного, бежали, захватив с собой оружие в первые же дни, когда бдительность отцов-командиров и хатовцев была высока. Таких, как правило, отлавливали. Поступали с ними по-разному, в зависимости от обстановки. Основная масса благоразумно выдерживала двухнедельную паузу, становилась «своими» и ловила конъюнктурку, тоже сообразуясь с обстановкой. Кормят, одетые, обутые, при оружии. Сегодня-завтра не воюем — почему бы не послужить? Если бой — основная масса отлынивала от него под всеми мыслимыми и немыслимыми предлогами. Определенная часть стремилась уйти, но не просто так, а прихватив с собой голову какого-нибудь прямого начальника типа командира роты, еще лучше голову и погоны советника — шурави. В любой банде — почет и уважение: парень не промах. Советники, работающие непосредственно в войсках, эту милую особенность части своей паствы знали и благоразумно старались ночевать вместе с земляками, чтобы не получилось, как в анекдоте: по коридору психбольницы бежит псих весь в крови, в руках окровавленный нож и заливается счастливым смехом. Отловили, нож отобрали: «В чем дело?» — Вот смеху-то будет: Ванька утром проснется, а голова — в тумбочке.

Избавившись от неожиданной обузы, батальон возобновил движение вверх по ущелью и к вечеру благополучно достиг его верховьев. Я с управлением расположился в предпоследнем доме. В самом последнем сосредоточилась третья рота без взвода. Последний дом — выше него ни одного строения в ущелье не было.

Первая, вторая роты мучились на склонах. От последнего дома вверх по резко суживающемуся ущелью уходила узкая извилистая тропа. Не успели мы до конца осознать и прочувствовать тот приятный факт, что вот — лезли и долезли наконец («Если звезды зажигают, — как сказал поэт, — значит, это кому-то надо»). Если батальон посылают в ущелье с задачей добраться до самого его конца значит, это точно кому-то надо. Мы добрались. Надо — не надо, понятно — не понятно, но добрались — приятно.

Так вот, не успели мы до конца сей приятный факт прочувствовать, как окончательно стемнело. И почти одновременно со стороны тропы по нашим домам прогулялись несколькими длинными очередями. Третья рота мгновенно ответила. Треску много, а толку никакого. Братья-душманы лупят наугад в темноте, наши наугад отвечают. Осветили местность. Но афганцы не те ребята, которых можно взять на такую дешевку. Склоны, тропа — все пусто, никого, ни души. Все успокоилось и затихло, но ненадолго. Стукнула короткая очередь. Вслед за ней высокий голос с характерным акцентом пролаял несколько матерных ругательств. К нему присоединились несколько других голосов тональностью пониже.