За домом белого кирпича, у реки…

Я неторопливо поднялся и сбросил с себя куртку, следом – рубашку: в груди болело невыносимо, точно меня насквозь пробили ржавым прутом, и только ветер, единственный мой союзник-санитар, холодной лаской немного приглаживал рану… Забрал бы ты меня прямо сейчас, ветер, чтоб не чувствовать, не видеть всего этого! Развеял бы ты меня по полям и по рекам, пронёс бы над теми милыми домиками и городом, чтоб потерял я способность чувствовать, чтоб уснул я навек…

Гонимый своим отчаянием и болью, которая хоть и притихла, но не ушла, я подобрёл к берегу. Серая, под цвет неба, вода тянула к себе, будто звала. И я упал – бросился добровольно в её объятия, вероятно, последние, которые мне придётся испытать на себе. Ледяная вода приласкала – я почти перестал чувствовать боль, и я поплыл – неторопливо двинулся к заходящему солнцу, навстречу своей прячущейся за горизонт жизни… И, вдруг, померещилась мне она, красивая, как ничто на белом свете, с волосами, вьющимися по воде, уплыващая всё дальше и дальше… Только теперь не обернётся она обратно, не поплывёт ко мне в объятия. А то страшное чувство тоски больше не уйдёт никогда…

Я выбрался из реки: мокрый, почти синий, стоял на берегу, раскачиваемый в стороны ветром. Но выплыл на берег уже другой я – прежний я пошёл ко дну, не смог вернуться… Точнее, не захотел…

Домой я вернулся глубокой ночью, весь прокуренный, дрожащий, с сожженными в прах чувствами – про лечение своей болезни я больше не думал…

Из морга мы ехали вместе: я и любимая. Я сидел рядом с гробом, и поглаживая глянцевую крышку, и неустанно говорил… Я изливал свои чувства, признавался в любви, изо всех сил сдерживая порывы отчаяния… Вспоминал, как первый раз встретились мы, как познакомились, как заключили наш первый поцелуй, открывший двери в земли небывалого, и, казалось, невозможного счастья. Вспоминал звездное небо, дом у реки с узенькой скамеечкой, вспомнил, как согревал я её, прижимая к себе во время грозы. Напоминал ей, как танцевали нити молний над рекой, как свеж был день, пахучий озоном и степью… А главное – ей…

И не мог отделаться я от чувства, что не в пустоту летят мои слова: как будто внимательно слушает любимая меня из гроба: казалось, что не закрыты её зелёные глаза, а на губах зияет улыбка – что тоже со мной вспоминает она ушедшие дни. И, если бы не проклятая крышка, бросилась бы она ко мне и обняла меня… Крепко-крепко…

Мимо нас, в окне, мелькали подворотни, одинокие фонари и деревья – места нашего недолгого счастья – недолгих остановок, частички счастья огромного, которое вдребезги разбилось – и никто уже не в силах собрать его…

Так я хотел еще хоть раз взглянуть на неё… И я увидел… Увидел её в последний раз в белых перинах, бледную, но такую же красивую, почти как живую. Однако не ответила она мне на последний поцелуй, в миг, когда коснулся я губами её холодного лба, не открыла своих прекрасных зелёных глаз, как это бывает в сказках… Но я успел почувствовать её запах… Такой любимый, такой родной… Который я больше никогда не почую…

И закрыли её от меня навек – засыпали тяжелой землёй… Предательская тьма, как кладбищенский чернозём, стала собираться вокруг глаз… От горя, неописуемого словами, я лишился чувств…

Очнулся я на кровати, в окровавленной рубашке и пиджаке. Как раз тогда моя тайна стала явной: испуганные гости глядели на меня, пока я выплевывал возле одинокой могилы какие-то вязкие прозрачные крылья откуда-то изнутри себя: как медузы в море, плавали они в кровавой жиже, под кустом. Провинциальный врач развёл руками: нужно ложиться в больницу немедленно. И меня положили с двумя стариками. Одного, перекошенного, вынесли на следующий день: сквозь сбитый сон, последний в моей жизни, слышал я жуткий хрип и, проснувшись, встретился я с рассеяным взглядом покойника. Вскоре – увезли второго мужчину, тоже навсегда. Не трудно было догадаться, чего ждали от меня – третья коляска у стены была предназначена мне… За полумутным стеклом, наполовину прикрытым жалюзи, посыпались крупные белые хопья – первый снег выпал. Для меня – последний, поэтому – самый красивый… Броситься бы к подоконнику, как в детстве, и прилепиться к стеклу – смотреть, как одевается в белую шубу город. Предвкушать, как весела будет прогулка, думать о санках, о друзьях, о предстоящих новогодних праздниках… И просто по-детски радоваться зиме, как я уже давным-давно разучился… Закурить бы… В последний раз…