За други своя!

Однако, Олег остался сидеть на темных от времени досках. На чего косились. Кое-кто издавал завистливые звуки, похожие на посвистывание змеи, Но желающих купить не находилось — а все разговоры между конвоирами и потенциальными покупателями, похоже, сводились к взаимным оскорблениям и явному нежеланию покупать рослого мальчишку с полудесятком шрамов на худощавом мускулистом теле, жутковатой татуировкой на груди и вовсе не рабским взглядом.

Солнце пекло беспощадно. Хотелось пить, а еще больше — сломать колодку и проломить головы всем, до кого успеешь дотянуться. Этот вариант пока что был недоступен, но его Олег обдумывал с особым наслаждением. Время текло мимо равнодушной рекой. Временами Олег обводил толпу взглядом, надеясь увидеть хоть одно человеческое лицо — не хангара и не раба. Пусто. Никого. Подкатывали тоскливые мысли о том, что он был в одном шаге от дома. В одном шаге! И что будет с ним дальше? Неужели все-таки смерть, будь она неладна?!

Он сморгнул пот и еще подумал — если суждено вырваться, он не перестанет воевать. Со всем этим воевать НУЖНО. Это так же необходимо, как подметать полы в доме. Если горцы ушли — это еще не значит, что борьба окончена. Горы стоят и леса зеленеют — и тут, и на Земле. И он ЗНАЕТ людей, на которых можно положиться. И ЗНАЕТ, как обращаться с оружием. И ЗНАЕТ пути. А больше ничего и не надо.

Хангары вокруг неожиданно засуетились, залопотали громче, хотя и так гам от них стоял невыносимый. Впечатление создалось такое, что они стараются отхлынуть с середины проезжей части. Олег насторожился — и через миг понял, что слышит песню. Четыре или пять мальчишеских голосов слаженно выводили:

Амис ана прияс —
Вит айта, на фари,
Сам Вайу йати,
Басийа Вайу!

— а мужские голоса гортанно подхватывали:

— Аой! Аой!

— Уйаны, — подался назад, к своим, стоявший с краю помоста хангар, все тут же положили руки на рукояти сабель и стиснули их. А Олег увидел едущих анласов.

Три или четыре десятка их шагом ехали через толпу, которая раздавалась перед всадниками быстро и легко. Под анласами были могучие рыжие кони-гиганты, двигавшиеся тем не менее мягко и стремительно. Всадники сидели на конях без доспехов, в одной поддоспешной коже, штанах, жилетах-вестах и сапогах с завязками, подбитых сталью. Непривычно прямые ноги — вставлены в низко опущенные стремена, рыжие волосы — заплетены в косы, спускающиеся на грудь. Доспехи они, как видно, везли в сумах, но слева у седел висели треугольные щиты, на поясах — длинные мечи и большие ножи, за спинами — большие луки с натянутой тетивой и тулы со стрелами. В правой руке каждый держал пику с граненым наконечником, длинным и узким, как игла, уперев конец древка в носок ноги. Анласы блистали браслетами, ожерельями, обручами на волосах, посматривали вокруг презрительно, но добродушно, с усмешкой, и пели. Запевали едущие впереди несколько парней-ровесников Олега, а припев дружным хором подхватывали остальные.

Отряд поравнялся с помостом. Олег смотрел на всадников с тоской и неясной ему самому надеждой, понимая, что он им не нужен и не важен. Если бы он мог окликнуть их на анласском!..

Среди мальчишек крайним к помосту ехал анлас — не рыжий, как большинство остальных, а с волосами светлее, чем у Олега — практически белобрысый. Конь под ним так и ходил, вскидывая голову и задом напирая на оказывавшихся слишком близко хангаров. Успокаивая его одними коленями, анлас оказался рядом с помостом; его лицо, верхового — вровень с лицом сидящего на досках Олега.

Глаза анласа удивленно расширились. Но Олег опередил его, изумленно выдохнув:

— Ва… дим?!.

ИНТЕРЛЮДИЯ: МАЛЬЧИК

Мы сыты водой из трюмов
И байками о погоде.
Всё те же движенья в танце,
И пары одни и те ж…
Лишь мальчик глядит угрюмо,
Как в душную ночь уходят
Триста его спартанцев.
Триста его надежд.
Тряпочки для обтирки
И всяческие излишки
Смешались в свином корыте
В объедочный парадиз…
Держи же меня за шкирку,
Живущий во мне мальчишка!
Держи же меня за шкирку —
Не дай мне скатиться вниз…