За Дунаем

— Марш отсюда и пусть войдут!

На его розовом носу выступила испарина.

— Так их там целая полусотня,— недовольно пробурчал Золотопуп, но все же пошел исполнить приказание полковника.

В палатку втиснулись хорунжий Хоранов, Бабу, Фацбай.

— А, орлы! Эй, Золотопуп, по чарке разведчикам,— велел полковник, и на полном лице его заиграла добродушная улыбка.

Задвигались плечи, и между ними протиснулся Золотопуп. Нахмурив низкий лоб, ни на кого не глядя, взял со столика чашку, налил до половины и протянул Хоранову. Но тот отстранил его руку:

— За здоровье полковника нельзя пить очень мало,— улыбнулся глазами Хоранов, но казак не спешил, и тогда хорунжий повысил голос: — Налывай!

Золотопуп от неожиданности дернулся, расплескал вино, да еще сзади его подтолкнул Бабу. Офицеры засмеялись. Хоранов обвел сидящих взглядом и весело сказал:

— Пусть у вас не будет большего горя, чем наш отъезд! — хорунжий вскинул голову и лихо выпил.

Чашка побывала и у Бабу с Фацбаем. Каждый пожелал Гайтову и Хоранову скорой встречи на родине.

— Спасибо, молодцы-разведчики! А ты, Золотопуп, не смей мне обижать осетин.— Полковник встал.— Господа, я же забыл поведать новость.

Поднялись и Байтов с Шанаевым, обратив взоры на полковника.

— Главнокомандующий доволен владикавказцами, а особливо осетинами. Полковник Тутолмин находился в штабе его высочества, и ему довелось прочитать телеграмму главнокомандующего в Тифлис великому князю Михаилу Николаевичу, он просит выслать по сотне конников в пополнение кубанцев и владикавказцев, а осетин требует прислать как можно больше. Он уведомил великого князя, что для дивизиона будет просить у государя Георгиевский штандарт!

— Ура! — гаркнули все одновременно, и полковник улыбнулся.

Выпили еще по чарке. Помолчали. Все были возбуждены сообщением.. Наконец полковник ласково посмотрел на Гайтова.

— Ну, прощай, брат, прощай, Христос с тобой.— Левис обнял Гайтова, и они поцеловались троекратно.— Так всех вас перетаскают, с кем воевать буду? Заурбека Дудаева и Мусса Гасиева затребовал полковник генерального штаба Паренсов, а Александр Кайтов будет ординарцем Тутолмина... Уходят от нас герои...

Полковник обнял Гайтова еще раз и первым вышел из палатки. За ним последовали остальные.

27

Вбежав в барак, Знаур сразу же бросился к нарам. Где же Царай? На спине лежал чужой человек и охал. Лицо опухшее, синее, седые волосы разметались на рогоже.

— Царай! — дико закричал Знаур.— О, бог мой! Что стало с тобой?

Знаур упал на грудь друга и зарыдал.

— С тайгой не шуткуют,— проговорили за спиной.

— Долго блуждал.

— А помирать все одно пришел сюда.

Вошел надзиратель, и арестанты расступились.

— Эй ты, скотина, а ну, проваливай,— он ткнул Знаура кулаком в шею.

Кто-то оттащил обмякшего Знаура.

— Помрет...

— А то нет!

— Царство ему небесное.

— Тю, чего ты по живому...

— Считай, он уж там.

— Счастливый, теперь выспится до отвалу! Надзиратель оглянулся, и арестанты разбрелись по

своим углам.

Целый день Знаур не отходил от Царая. Поил его водой, сбегал на кухню и выпросил горячей бурды. Но друг и рта не раскрыл.

И тут Знаур вспомнил о Пелагее. Сорвался с места и побежал знакомой тропинкой в деревню, ветер свистел в ушах. Ввалилвя в хату, крикнул:

— Пелагея!

Та появилась, испуганная:

— Случилось что?

— Царай... Больной!

— Фу, напугал! Чего тебе, соколик?

— Мой брат пришел оттуда, из тайги. Понимаешь? Царай помирает.

— Ах, Царай. Ну а мне что до него? Помирает и ладно, все мы помрем.

Схватил ее за плечи Знаур, тряхнул:

— Хлеб давай, Пелагея... Молоко надо.

— Хлеб, говоришь? А где мне взять? Скажи? Одинокая баба я...

Сверкнул глазами Знаур, притянул к себе Пелагею, пересилив себя, поцеловал в складки толстой шеи, и она засмеялась тихим грудным смехом.

— Ну а ты придешь сегодня? — отстранилась она от него.

— Вечером... Давай, ну, давай.

Женщина поколыхала к печке, отодвинула закопченную заслонку и с головой влезла в проем. Подала Знауру теплую краюху, потом сунула в руки кринку с молоком:

— Кринку-то не забудь... Принеси вечером.

— Хорошо, Пелагея, милая,— Знаур посмотрел на женщину такими влюбленными глазами, что та сама поцеловала его в щеку.

Так и шел Знаур: в одной руке краюха, в другой кринка. Шел скорым шагом, а сам рассуждал вслух: «Ничего, Царай, не дам умереть тебе... Пелагея богатая, если захочу, отдаст тебе весь дом».

Задворками пробрался к своему бараку: боялся, встретят арестанты и отберут еду. К счастью, сумел проскочить никем не замеченный и сразу же направился к Цараю.

— Ты ждал меня? На, вот тебе горячее молоко.

Но Царай молчал: тогда Знаур поставил кринку на

нары и нагнулся над ним; «Уснул... Ну, пусть поспит, а тогда покормлю. Э, он, кажется, не дышит?» Знаур отбросил со лба друга прядь седых волос и вскрикнул:

— Ох-хо!

Он притронулся к рукам Царая: они были белые, холодные.

— О! Люди!

Швырнув краюху, Знаур кинулся вон из барака.

— Умер! — схватившись за голову, он громко рыдал.

Пришел надзиратель и тряхнул Знаура за шиворот.

— Чего орешь?

— Умер! Брат!

— А ну идем,— надзиратель подтолкнул Знаура.

Обезумевший от горя Знаур бил кулаками себя по