За Дунаем

Однако, устыдившись своей горячности, он тут же добавил, понизив голос:

— Э, к чему мне ломать голову... Где уж ей думать о жизни, когда она устала шапку носить!

— Посмотрите на него! Ты забыл, что я твой сосед?

Или ты скажешь, что Бекмурза говорит пустое? Не хочешь обидеть меня?

Выпрямив спину, Бекмурза оглянулся на Знаура. Тот, видимо, собирался с мыслями. Но вот Знаур встал и, одернув бешмет, отступил на шаг: «Наверное, Бек-мурзе не понравилось, что я уселся рядом с ним. Пусть на один день, а он старше меня... Нехорошо получилось. Человек пришел со своим горем, а я накричал на него». Одернув еще раз бешмет, Знаур опустил руки вдоль тела и проговорил:

— Сам думаю день и ночь... Мой отец оставил горы, а разве он нашел счастье для себя? Э-э, и в горах у нас не было земли, и здесь ее не больше горсти. Видно, богу так угодно, Бекмурза, и нам надо терпеть. Наши отцы ничего не смогли придумать, а мы...— Знаур досадливо махнул рукой.— Был бы дома Бабу!

В минуты безысходного отчаяния Знаур больше всего сердился на самого себя. Вот и сейчас Знаур не может помочь хотя бы советом самому близкому другу. Да и сам не в состоянии выбраться из нужды. Подождет еще до осени Бабу, и если брат не даст о себе знать, тогда надо что-то решать. Больше терпеть нет сил.

— А как жить дальше? — требовал ответа сосед.— Мне давно пора жениться. Дети пойдут, а чем их кормить буду? Может, ты мне скажешь?

Из ворот дома, что напротив, вышла старуха. В руках у нее были деревянные ведра. Высокая, худая, она шла, раскачиваясь на ходу. Старуха пересекла дорогу и только у канавы оторвала взгляд от земли. Мужчины встали и, почтительно склонив головы, приветствовали ее.

— Да продлит бог вашу жизнь,— пожелала им женщина и, обеими руками окунув в воду ведро, зачерпнула через край.

Мужчины стояли, пока старуха не набрала воды. И когда она повернулась к мужчинам спиной, Бекмурза устроился на прежнее место.

— Я тебя спрашиваю, куда мне податься со своей нуждой? — продолжал Бекмурза прерванный разговор.

«Опять он за свое. А разве я не живу один, как волк? Эх, Бекмурза, вот возьму и украду твою сестру, тогда будешь знать»,— Знаур улыбнулся, и это не ускользнуло от взгляда друга.

— Ты почему смеешься? — повысил голос Бекмурза.— Надо мной?

Мимо пронеслась ошалелая собака, а вдогонку ей неслось запоздалое;

— О, будь ты проклята!

По улице бежала девочка-подросток и, размахивая толстой палкой, продолжала кричать:

— Вот я тебя...

Заметив мужчин, она поспешно повернула назад и юркнула в дом.

— Откуда мне знать, что тебе делать? — ответил Знаур. Он прищурил правый глаз и развел руками.— Я не настолько мудр, чтобы давать советы другим. Иди и спроси об этом пристава... Сколько лет воюем с Тулатовыми за наши земли, а что толку? Русские власти не хотят обижать богатых.

Бекмурза вскочил и ударил себя кулаком в грудь.

— Разве мы с тобой мужчины? Нам не шапки, а платки надо носить! Тугановы, Каражаевы, Тулатовы... Вот они — мужчины! Й поэтому у них все: и земли, и лучшие скакуны, и скот... Мне уже стыдно смотреть матери в глаза... Не хочешь — тогда я один уйду в город,— не сказав больше ничего, Бекмурза повернулся и зашагал к своему дому.

Кто-кто, а Знаур понимал соседа. У самого в доме никогда на зиму не хватало хлеба, и чтобы заработать его, Знауру и Бабу приходилось гнуть спины на Тулатовых с весны до осени, не зная отдыха. А с тех пор, как ушел старший брат, стало совсем трудно.

Прикрыв за собой калитку, Знаур задвинул щеколду и горестно вздохнул. Правду говорят старики на нихасе, что бедняк и прежде в горах, и теперь на плоскости может укрыть куцей буркой свой клочок земли. За низким покосившимся плетнем приютился огород. Знаур собирался с утра перекопать его. Да Бекмурза растравил старую рану своими разговорами. И сам же обиделся, как будто Знаур не хочет помочь ему в чем-то. Знаур вытащил из-под низкого навеса соху, перекинул через плетень в огород. «Пожалуй, оставлю работу до завтра,— решил он,— А сейчас поеду к Тулатовым. Чего доброго, другие наймутся к ним, и я останусь без дела».

Он уперся правой рукой в прогнивший плетень и задумался. Солнце стало пригревать, и Знаур сдвинул шапку на затылок. Заметив соседа, разжигавшего на своем огороде костёр из сухих листьев, он окликнул его:

— О, Джамбот, смотри, не подожги свой дом.

— Сгорел бы он до того, как я родился,— буркнул сосед, раздувая огонь войлочной шляпой.

— Тогда от нашего села останутся одни головешки,— Знаур ударил ладонью по колену.

В дверях турлучной мазанки, приткнувшейся к сакле, показалась мать.

— Иди поешь,— позвала она.

Знаур вспомнил, как накануне жаловалась мать на то, что муки осталось совсем немного и жир кончился, что теперь одна надежда на козу. Но и та не особенно щедра. Правда, если чашку молока разбавить водой из канавы, то ее хватит на похлебку. Но от нее уже тошно.

Мать скрылась в мазанке, и Знаур крикнул соседу:

— Эй, Джамбот, перелазь сюда. Еще успеешь закоптиться, у нас есть хорошая арака.

Ему захотелось выпить и высказать кому-нибудь наболевшее. Разве Бекмурза прав: поговорил, растревожил и ушел?