За дверью (ЛП)

— Все вместе, — скомандовал он. — Полегче. Тяните, когда я потяну.

Верёвка медленно проходила сквозь наши руки. С каждым новым хватом, который мы делали, небольшая её часть падала на пол позади нас. Я начал чувствовать напряжение. По затруднённому дыханию коронёра я понял, что он, как пожилой человек, чувствовал это сильнее. Полицейский, однако, казался неутомимым.

Внезапно верёвка натянулась, и снизу, совсем рядом, раздался вскрик. Продолжая крепко держаться, полицейский ухитрился наклониться и посмотреть в колодец. Он перевёл нам это восклицание.

— Опустите немного. Он зацепился за стенку.

Мы ослабили верёвку, пока голос детектива снова не подал нам сигнал.

Ритмичные рывки продолжались. Что-то тёмное внезапно появилось в верхней части отверстия. Мои нервы не выдержали, но это была всего лишь макушка головы детектива — его тёмные волосы. Затем появилось что-то белое — его бледное лицо с вытаращенными глазами. Затем его плечи, наклонённые вперёд, чтобы лучше держать то, что было у него в руках. Затем…

Я отвернулся, но, когда он положил свою ношу на край колодца, детектив прошептал нам:

— Она закопалась в грязь… закопалась…

Он начал смеяться — негромко, пронзительно, как ребёнок — пока коронёр не взял его за плечи и намеренно не встряхнул. Затем полицейский вывел его из подвала.

Позже я задал вопрос детективу:

— Скажите мне, — потребовал я. — Люди ходят там в круглые сутки. Почему мой дядя не позвал на помощь?

— Я размышлял об этом. — ответил он. — Думаю, он позвал. Наверное, он кричал. Но его голова была опущена, и он не мог поднять её. Его крики, должно быть, были поглощены колодцем.

— Вы уверены, что он не убивал её? — он и раньше давал мне такие заверения, но я хотел получить их снова.

— Почти уверен, — заявил он. — Хотя, несомненно, она покончила с собой из-за него. Немногие из нас так наказаны за свои грехи, как он.

Нужно быть благодарным даже за крохи утешения. Я благодарен.

Но иногда передо мной встаёт лицо моего дяди. В конце концов, мы были с ним одной крови; в наших симпатиях было много общего; при любых обстоятельствах наши мысли и чувства должны были быть во многом одинаковыми. Я, кажется, вижу его в этом последнем смертельном шествии по неосвещённому коридору — повинуясь повелительному зову — шаг за шагом спускающегося по лестнице на первый этаж, по лестнице в подвал — и, наконец, поднимающего плиту.

Я стараюсь не думать об окончательном искуплении. Но было ли оно окончательным? Я не уверен. Неужели последняя из всех Дверей, открывшись, обнаружила его, готового пройти через неё? Или Что-то ждало его за этой Дверью?