За флажками

Парни явно не просекали тему. Причем сразу в двух направлениях. Во-первых, попав под пресс беспредела они, сами беспредельщики, сразу потерялись и не знали, что предпринять. Сказывалась привычка — прежде они, видимо, имели дело с теми, кто сперва пытался объяснить себе и окружающим проблему, а потом уже решать ее. Они работали от обратного — сперва устраняли проблему и часть пейзажа, ее окружающего, а потом уже догоняли, в чем эта проблема состояла. Поэтому всегда оказывались живее своих оппонентов. Но тут появился я и тоже принялся устранять то, что мне мешало — к примеру, лишние телодвижения развинченного на все шурупы коротышки — самыми радикальными методами. Впервые оказавшись в такой ситуации, посланцы Пистона растерялись.

Второй пункт — это то, что они меня слегка напрасно пытались причислить к ордену плаща и кинжала. А я вот не был рыцарем этого ордена, и соблюдать их кодекс чести не собирался. Другими словами, никакие самоограничения не могли помешать мне вызвать милицию. Как бы наши пленники не были уверены в обратном. Поэтому я плавно пошевелил пистолетом и сказал:

— Еще и как сдам. Знаешь, у меня на этот счет никаких комплексов нет. Могу сдать ментам, могу — патологоанатомам. А вы, граждане, отойдите пока от двери. Ян, сгоняй, позвони в милицию — пусть сюда ментиков из Советского РОВД присылают. Скажи, что это по их делу. Ну, и Балабанова, если они его в такой час найдут.

Пришельцы, сообразив, что я не их раскраски, разом сникли и отошли от крыльца. Не слишком быстро, чтобы я не нервничал, но и не медленно, чтобы не заподозрил их в саботаже. Ян воспользовался этим и прошмыгнул в подъезд.

Время остановилось. Одиннадцать человек стояли сплошной кучкой, не разговаривая и стараясь не шевелиться. Еще один лежал недалеко от основной группы, держался за плечо и тихо поскуливал, поминая маму и девушку, к которой давеча в бордель заходил. Генаха, совершенно безучастный ко всему, чистил ноздри длинным и гибким пальцем правой руки. ПМ свисал из расслабленной левой.

Я тоже слегка расслабился. Пистолет не опускал, следил за парнями внимательно, но внутренняя пружина ослабела. Было совершенно ясно, что группа захвата готова быть, простите, захваченной. И никаких попыток изменить ситуацию уже не предпримет.

Нет, возможно, кое у кого из них такая мысль поначалу и мелькала, но после того, как свой бравый партизанский голос подал Дедушка Будильник, все смирились со своей участью окончательно. Потому что Дедушку они видели смутно — тот едва выглядывал из-за поверженного микроавтобуса — и протестировать его на предмет вооруженности не могли. А неизвестность пугала — вдруг он за ними посредством пулеметного прицела наблюдает.

— Ну что, Генаха, я же говорил, что Дедушка может нежно, когда захочет, — самодовольно проговорил Будильник.

— Ты великий человек, старый, — лениво согласился Кавалерист, внимательно разглядывая сокровище из своего носа. — Если бы война не кончилась, стал бы командиром отряда.

— Если бы война не кончилась, тебя бы мамка с папкой не сделали, — рассердился почему-то Дедушка. — Может, это даже лучше было б.

Вдали заколотилась в акустических конвульсиях сирена. Все всё поняли. Ехали менты. Группа из одиннадцати человек еще больше погрустнела лицами. Двенадцатому было не до того.

Менты были вряд ли те, за которыми я посылал Яна. Скорее, первая партия, откликнувшаяся на призыв перепуганных жильцов.

— Генаха! — окликнул я.

Тот оторвался от созерцания собственного пальца и того, что было на кончике этого пальца, и уставился на меня. Я показал ему ствол и кивнул в сторону. Мол, спрячь пистолет.

Кавалерист был не дурак, хоть и необразованный. Но он сумел скопить арсенал, то есть определенными навыками в данной области обладал. А потому молча скрылся в темноте. Через минуту появился снова, безоружный и безвредный, аки младенец.

Вывалившийся в это же время из подъезда Ян тоже, насколько я мог судить, от пистолета избавился. Оставался ТТ у меня в руках, но им приходилось пожертвовать. Хотя у меня при одной мысли об этом сердце кровью обливалось. Мое доисторическое «я», охотившееся на мамонтов и разных динозавров, знало, что ни в коем случае нельзя терять столь замечательное оружие. И оно плакало. Потому что мое цивилизованное «я» не менее доподлинно знало, что в наше время за владение столь замечательным оружием можно познакомиться с уголовным кодексом несколько ближе, чем сам того желаешь.