За год до победы (сборник)

Дельфиненок сделал неуловимое движение, и карась, плоско посвечивавший на воде золотым боком, исчез. Рита захлопала в ладоши.

– Будет жить!

Съев всю рыбу, дельфиненок будто подзарядился силой, постоял чуть на волне, потом острый верхний плавник его поджался, и дельфиненка не стало. Через несколько секунд он возник на волне метрах в двадцати от берега, сделал круг, словно бы приветствуя людей, и ушел в море.

– К папе-маме, – констатировал Пургин, – в объятия!

Рита была тонколицей, хрупко слепленной девушкой с непримечательным лицом и темными задумчивыми глазами – почти чужими на ординарном лице, еще у нее были очень хорошие зубы, она это знала и часто улыбалась, впрочем, открытые улыбки эти не могли стереть с лица задумчивого мрачноватого выражения.

Оказалось, Рита работает секретарем областного комитета комсомола в Перми. «Еще одна комсомолочка. Комсомолочка-два. Комсомолочка-один – это Людочка, Комсомолочка-два – девушка Рита, – отметил Пургин и улыбнулся: – Пусть так и будет – Комсомолочка-два.

Через минуту Пургин засомневался: а не слишком ли много комсомолочек для кондуита, две – это недопустимо. Что, неужели нет никаких других хороших кличек?

Искоса глянув на Риту, он попробовал придумать прозвище с ходу – нет, с ходу не получилось. Раньше получалось – сейчас нет. Это его чуть обескуражило – мозги обленились, что ли? Слова на отдыхе исчезли, они остались там, в редакции… Тьфу!

Вечером он вместе с Ритой выпил шампанского.

Отдых – состояние, которое поначалу оглушает, оглупляет человека, делает его по-детски счастливым, он всему бывает рад – ранним вишням, цветным камешкам на берегу, кипарисам, неряшливым горлинкам и большим чайкам, от которых горляшки бросаются врассыпную, – даже это вызывает какой-то странный щенячий восторг, но потом происходит привыкание; и оказывается, что отдых – занятие зачастую такое же нудное и однообразное, как и работа, и тогда начинает тянут домой.

Гораздо сильнее, чем из дома на юг, в отпуск – и соленое море становится пресным, полеты чаек и горлиц уже не вызывают восхищения, а южное тепло делается похожим на сырой жар плохо протопленной бани. Как ни странно, Пургин, который никогда в жизни не отдыхал, не был в отпуске, почувствовал это сразу, но открытие это он устало отмел от себя – надо взять от отпуска все, что можно взять. Чем больше, тем лучше.

На следующий день, нырнув под ветки дерева, он снова выбрался на береговую полосу, полукругом уходящую вдаль – полоса кончалась глухой бетонной стеной военного санатория, на которой не хватало только колючей проволоки и сторожевых вышек, – прошел метров пять и услышал сочное мокрое хрюканье.

Глянул на гладкую, безмятежно-спокойную воду – редкая вещь: на море не было даже ряби, поверхность была ровной, как стекло, – увидел темное тело, скользящее по воде к берегу. Дельфиненок. Пургин обрадовался дельфиненку, как близкому существу – наверное, такое чувство мы испытываем, когда видим любимых родственников, давно не приходивших в дом.

Дельфиненок подплыл к берегу, коснулся брюхом мели, повернул, сделал небольшой круг, подошел к береговой кромке с другой стороны.

– Ах, ты! – восхитился Пургин, кинулся к лесенке, поднырнул под низкие ветки – надо в столовой еще выклянчить карасей, но в следующий момент остановился: в столовой кухарят одни бабки – усатые, недобрые, похожие на ведьм, – один раз рыбу они дали, но дадут ли во второй раз?

Нашарил в кармане десятку. Не много ли? «А, деньги – это вода, – выбросил он из головы заботу о деньгах, – будем живы – еще карбованцев напечем».

Кухонные бабки выдали ему на деньги несколько карасиков.

Вернувшись на берег, Пургин увидел дельфина – он ходил кругами совсем недалеко от кромки, фыркал, хрюкал, чайки, впаявшиеся в гладь воды неподалеку, посматривали на дельфиненка с опасением и интересом.

– Держи, братуха, – крикнул Пургин издали и швырнул одного карасика в воду.

Тот шлепнулся метрах в трех от дельфиненка, высверкнул золотом и тут же погас в ловкой пасти.

– Держи! – Пургин скормил карасей в полторы минуты, дельфин взял все. Неправа была Рита, когда говорила, что дельфины едят только живую рыбу – едят и мертвую, если ею угощают друзья.

Это у себя в море он может выбирать, стрескать плавающую на воде дохлятину или воздержаться, а здесь из рук друга он будет есть даже хлеб.

Кормление дельфиненка увлекало Пургина, рождало в нем чувство, уже забытое – ощущение родства, близости, потребность защитить живой росток: возможно, когда-то, в далеком прошлом, Пургин и сам был дельфином, тоже ел рыбу… Пургин слышал, что все мы в прошлой жизни уже были кем-то – рыбами, коровами, собаками, дельфинами, львами и все сохранили в себе характер прошлого – собаки в людском обличии остались собаками, а львы – львами. Это предположение казалось Пургину занятным, он убеждал себя в том, что так и было.