За годом год

Обиженная, она не ответила, все еще прислушиваясь к себе и чувствуя в словах Алексея одно — желание помириться.

2

"Вы заботитесь о людях, но не любите их", — вспоминал Василий Петрович, шагая по тротуару.

Снег шел с самого утра и успел покрыть все вокруг. Укутанные им, как ватой, руины по сторонам улицы возвышались причудливо. Низко нависшее небо почти сливалось с заснеженными развалинами и с покрытой снегом землей. Было во всем этом нечто призрачное. И в медленном кружении снежинок реальными казались только люди, ссутуленные, с поднятыми воротниками, редкие грузовики с обвитыми цепью колесами да проворные "эмочки", "виллисы", которые сердито буксовали и которых далеко заносило на поворотах.

"А вы их не любите!.."

Нет, это неправда. Разве мог бы он так работать и жить, не любя людей? Он архитектор, а это значит — человеколюб по самой своей природе. Ни одно искусство в мире так не связано с благополучием и счастьем людей, как архитектура. В ней невозможны даже карикатуры… И что значит — любить людей? Неужели это — потворствовать им во всем? Мириться с их отсталыми вкусами, близорукостью? Нет, настоящая любовь требовательна и даже жестока. Вот пройдет пять — десять лет, когда его непримиримость пробьет сквозь эти омертвелые руины проспект, и тогда будет видно, любил ли он людей. Проспект ляжет широкий, строгий, прямой, с шепотливыми липами и стремительными взлетами башен… И пусть вокруг многое останется на время прежним — люди под вечер, после работы, станут приходить сюда как на обетованную землю будущего.

Он думал об этом несколько иронично, словно объяснял очевидное, но понимал, что доказывает Зосе не совсем то.

"Вы заботитесь о людях, но не любите их…"

Вероятно, она признает лишь ту любовь, которую принимают сами люди. Ты любишь людей только тогда, когда они признают, что ты их любишь. И ты, в сущности, не любишь их, если они не чувствуют твоей любви, если она их не согревает. В этом, безусловно, есть доля правды… Поэтому-то он и представляется Зосе неуживчивым, мелочным…

Задумавшись, Василий Петрович не заметил, как с ним поравнялась горкомовская "эмочка". Проехав с разгона метра два на заторможенных колесах, она остановилась, и из ее открытой дверцы высунулась голова Ковалевского в шапке-ушанке.

— На ловца и зверь бежит! — крикнул он насмешливо. — Садись, архитектор, подвезу.

Василий Петрович отряхнул от снега пальто, шапку и без особого желания полез в "эмку".

В машине рядом с шофером сидел Зимчук. Это не понравилось Василию Петровичу, но, не показав виду, он пожал ему руку, которую тот протянул через плечо.

— А где ваш "козелок"? — покосившись на секретаря горкома, спросил Зимчук. — Далеко куда ходили?

По его тону Василий Петрович догадался — о нем недавно говорили, и, давая понять, что знает это, ответил:

— Одному подполковнику в отставке взбрело в голову строиться на прежней усадьбе. И обязательно на пепелище, где погибли жена и дети. Чтобы одновременно, как он выражается, построить дом и памятник. Разве не уважительная причина?

— Ну и как?

— Там — район капитальной застройки. И если сможет поднять четыре этажа, пусть строится.

— Занятно, — улыбнулся одними глазами Ковалевский. — А мы тоже только что побывали на усадьбе одного из твоих крестников. И решение о нем тебе все же придется отменить.

Снег облепил стекла. В "эмочке" стоял матовый полумрак. По ветровому стеклу отчаянно метались "дворники" и с трудом раздвигали снег то вправо, то влево. Наклонившись, будто заинтересованный тем, что он видит в веер, очищенный "дворником" с его стороны, Василий Петрович спросил:

— А почему, если не секрет?

— Решение твое неприемлемо по политическим соображениям. Значит, неприемлемо вообще.

"Вот оно, начинается", — подумал Василий Петрович и заметил:

— Но город мы строим не на один день…

— К тому же, насколько мне известно, генеральный план еще и не думал выходить за пределы района капитальной застройки. Откуда же ты знаешь, что будет там, где строится Урбанович? Ты же сам заявлял: при составлении генплана отдаленных районов будешь учитывать уже существующие постройки. А чем этот новый домик хуже старых? Почему ты не хочешь его учесть?

— Существующие — это неизбежное зло, а новый домик пока не существует, и зла можно избежать.

— Вот это ладно! — передернул плечами Ковалевский. — Послушай тебя, получается, будто наше главное несчастье, что гитлеровцы не успели уничтожить все дотла.

Василий Петрович не умел спорить, горячился, и слова в защиту своего мнения приходили к нему позже, когда он оставался один и мысленно продолжал спор. Сейчас же его так и подмывало.

— Зачем жонглировать словами, — полез он напролом. — В нашем деле, к сожалению, не бывает, чтобы и козы оставались целы, и нелюди были сыты…