За годом год

Это еще больше рассердило Понтуса, он бросил мрачный взгляд на бумаги, лежавшие перед ним, и перелистал некоторые из них.

Будучи в приподнятом настроении, Василий Петрович, однако, не придал особого значения ни словам Барушки, ни официальности, вдруг проявленной Понтусом. "Пустяки!.."

— Теперь уже настоящий конец! — разоткровенничался он. — А тактика! Окружают, раскалывают и уничтожают. В Тиргартен врезались с юга и с севера, пока не соединились на Шарлоттенбурген-шоссе.

— Блестяще!.. Вы по делам?

— Я думаю, нам тоже следует сделать выводы.

— Из чего? Из военной тактики?

— Нет, я имел в виду победу. Она принесет возможности, пройти мимо которых — преступление.

Понтус скривился и протянул перед собой руку, словно защищаясь или останавливая кого-то.

— Ну вот, с этого и начинали бы! Хоть тоже выспренно, но зато уже можно догадаться. Если преступление, значит речь пойдет о коробках. Так?

— Дело не в коробках, а в городе…

— Вот именно, — встал со стула и взялся за спинку Барушка. — И потому Минск должен остаться Минском.

Будто не услышав его, однако более твердо, чем перед этим, Понтус переспросил:

— Значит, о коробках?.. Но кто так решает вопросы? — Однако, увидев близко лицо Василия Петровича, уже желчно бросил: — Ну ладно! Вы знаете, я человек открытый. И чтобы между нами не было обиняков, предупреждаю: я спекулировать на победе не собираюсь, Такое, имейте в виду, отрыгается.

— Что? — понимая, куда тот гнет, удивился Василий Петрович.

— Конечно, с точки зрения психологии, расчеты произведены неплохо. Взорвать коробки под грохот салютов наиболее безопасно. Разве тогда до них? Но это, батенька, называется… хитрить с государством. А оно всегда остается самим собой, и поэтому его не обманешь. Не разберется сразу — разоблачит отсебятину потом. Это, батенька, недремное око.

— Мм… Я никого не собираюсь обманывать.

— Неправда! Вы делаете все зависящее от вас, чтобы обмануть историю! — напыжился Барушка, который уже отошел к окну и стоял там, заложив руки за спину. — Вы — талантливый человек, а у вас нет национальной гордости!

— Минуточку, товарищи, — заперечил Василий Петрович. — Тут просто недоразумение. За что вы меня в тюрьму толкаете? Так же нельзя, Илья Гаврилович!

Сузившиеся глаза Понтуса уставились куда-то в сторону, лицо стало намеренно глухим. И, как тогда, после приезда, когда он высунулся из окна, у чувственного, резко очерченного рта обозначились жесткие складки. Он знал, что его обвинения далеки от правды, но они были выгодны ему, ими можно было припугнуть Юркевича — не больно ерепенься, а то вон что ожидает тебя. Да и поскольку эти обвинения пришли ему на ум, значит, они могут также прийти другим. И уже потому их надо высказать. Иначе, может случиться, будешь отвечать за то, что не высказал их. Не доверять человеку легче, чем доверять. Обвинять более безопасно, чем оправдывать.

Эти премудрости он усвоил давно, и они приносили успех. Но на этот раз позиция получалась шаткая, и Понтус счел за благо подкрепить ее, а заодно подготовить пути к отступлению.

— Вы знаете, какое мнение муссируется в кулуарах? — покосился он на Барушку. — Говорят, что вашу борьбу с коробками легко попять, если учесть судьбу ваших собственных здании…

Василий Петрович всегда пасовал, когда ему приходилось сталкиваться с бесстыдной наглостью. Да и в самом деле, что можно было ответить Понтусу? Встать и уйти? Но сейчас шла речь о том, что становилось смыслом его жизни, и он сказал:

— Ведь это не больше, как сплетни…

Раздражаясь главным образом от того, что его игнорируют, Барушка вернулся к своему стулу и, став боком к Василию Петровичу, театральным жестом выкинул руку.

— Тут вообще и во всем криводушие, Илья Гаврилович!

Побледнев, Василий Петрович поднялся тоже.

— Я не хочу и не допущу, чтобы вы обвиняли меня, — сказал, бледнея все больше и больше.

— Это почему ж?! — сорвался на фистулу Барушка. — Новый ход?

— Ваше прошлое не дает вам права оценивать поведение других.

— Пс-с-с!

— Не горячитесь, — вмешался Понтус. — Лучше, если мы сами исправим ошибки. Хуже будет, коль нам на них укажут сверху. И хуже не только потому, что будет больше виноватых, — он, безусловно, имел в виду себя, — но усложнится и процедура разбора. Больше будет шума, принципиальности. Дела тогда принимают показательный характер… А пока, Василии Петрович, вторично предлагаю выдать разрешение Наркомздраву — пускай начинают работы, и никаких…

— Наркомздрав уже сам отказался от коробки. Ему выгоднее строиться заново, чем начинать бессмысленную реконструкцию.

— Как? — вскочил Понтус, закипая бешенством. — Уже успели походить и там? Я… не позволю, чтобы за моей спиной совершали махинации!..

Больше делать здесь было нечего. Василии Петрович взял со стола газету, спрятал ее в карман и стал искать шляпу, которую оставил в приемной.

2

Надо было немедленно принимать решение.