За годом год

— Возможно… Но взгляните, например, на фасады. Древние греки, которых вы вспоминали… мм… говорили в таких случаях, ей-ей, безжалостно.

— Что они там говорили?

— Когда тяжело создать красивое, создаешь роскошное. А вы ведь, так сказать, киты, могикане…

— Правда, папа? — обиделась за невнимание Алла.

Понтус презрительно шевельнул губою, отстранил от себя дочь и спокойно стал собирать чертежи и рисунки.

— Это, Илья Гаврилович, галиматья, прихоть! — взорвался Барушка, убежденный, что его не остановят. — Не хотят ли нас вообще вернуть к космополитическим штучкам? Лишить права на свое?

— В самом деле, папа?..

В приоткрытой двери показалась растрепанная голова хозяйки.

— Можно подавать на стол, Илья? — несмело спросила она, глядя мимо мужа.

— Подавай, подавай! — как от зубной боли, скривился Понтус. — О вкусах, как говорится, не спорят, дорогой Василий Петрович. Почему, действительно, я должен верить не себе, а вам? Да я к тому же проконсультировался в Академии архитектуры. У этих проектов Москва за плечами. Наконец, посмотрите на работы ведущих. Они, по-вашему, тоже напоминают выставку? Нет, если пошло на откровенность, то вы, оказывается, выдыхаетесь, дорогой. Мельчаете. С чего начали и чем хотите кончить? А? Но поспорить, право, мы всегда успеем. Прошу! — Он протянул руку к двери в столовую и, немного склонив голову, добавил: — Послезавтра опять еду в Москву, скажите лучше, что передать супруге.

Василий Петрович почему-то смутился.

Спасибо, она скоро ко мне приезжает. Не надо…

3

Вера сама никогда не поверила бы, если б кто-нибудь раньше сказал ей, что у нее сложатся близкие отношения с Понтусом. "Что за глупости, Я еще в своем уме! Не рехнулась…"

Она любила внимание мужчин. Чтобы ощутить власть над ними, могла пофлиртовать, разрешить вольность, но не больше. Правда, время, как и возраст, постепенно приучали на все смотреть проще. Разлука не только обостряла чувства, но и притупляла ответственность. Однако оставались страх и кошачья брезгливость. Они сдерживали — близкие отношения чем-то пятнали, пришлось бы скрывать их, притворяться, петлять. Они усложнили бы жизнь, могли быть чреваты последствиями…

И все-таки в один из приездов Понтуса в Москву это случилось. Нет, подобное у Веры вряд ли могло произойти с кем-либо из московских знакомых — держала бы марку. А вот с ним, который наезжал в кои-то веки, правда, неожиданно, помимо воли, но произошло.

— Человек когда-нибудь должен перегореть, — не давая ей заплакать над случившемся, сказал тогда Понтус. — В молодости или позже, но непременно. Такой закон натуры. А ты что видела? Разве у вас любовь? Просто манная каша…

И как ни странно, эта грубость, шокировав ее, в то же время помогла и заставила взглянуть на все по-новому.

— Правда, правда, — согласилась она, однако противясь желанию самой обнять Понтуса. — Человек имеет право… Но как быть там, в Минске?

— Не бойся, пока с усами, — привлек он ее к себе.

4

Вера умела создавать уют. И теперь здесь, в купе, как только тронулся поезд, она поставила на столик букет подснежников, круглое туалетное зеркальце, положила раскрытую наугад книгу и коробку конфет — подарок Понтуса Юрику. А когда проводница постлала постели, переоделась, забралась на нижнюю полку и, укрыв ноги полою халатика, удобно примостилась у столика. Что-то обаятельное было в ее фигуре, красивом повороте головы, в спокойном внимании, с каким она смотрела в окно. И сразу купе приобрело обжитый, уютный вид, а на Веру тянуло смотреть. И, может быть, именно потому у Понтуса шевельнулась обида. Неприязненно взглянув на верхнюю полку, откуда свешивалась вихрастая голова Юрика, тоже смотревшего в окно, он сказал Вере:

— Вы начали уже ждать встречи. Так?

— Мудрено ли, — спокойно повела она тонкими бровями. — Разве прошло недостаточно времени, чтоб соскучиться?

— Конечно, — улыбнулся своим мыслям он. — Но вчера в Комитете я слышал поучительную шутку. Одни острослов сказал, что ожидание снижения цен более приятно, чем само снижение.

— Глупости! — упрекнула его Вера, бросая быстрый взгляд на сына.

Понтусу захотелось поиздеваться над ее достоинством, с каким она держала себя, над её страхам перед сыном. Но он сдержался и будто случайно зевнул, хотя было обидно: эта женщина становилась ему нужной.

Поезд набирал скорость. За окном убегало назад Подмосковье — удивительно чистые березовые рощи, веселые борки, похожие на декоративные, с пристройками, верандами и резными ставнями дачи и дачки, платформы с пестрыми толпами пассажиров. Навстречу с воем пронеслась электричка.

Понтус вышел из купе и, вернувшись в полосатой пижаме, лёг на своей полке против Веры. Оскорбляться или сердиться было бессмысленно. Наоборот, ему только оставалось быть благодарным. Она брала единственно правильный и нужный тон в их нынешних отношениях.

— Я ужинать не буду, не будите, — попросил он и повернулся лицом к стене.