— Со временем пройдет.
Вскоре он перебрался в Мадрид и забыл про свою Лолу.
Лусио Мартин ехал в вагоне третьего класса. Он спал, прикрыв лицо беретом и привалясь спиной к дверному косяку купе.
Проснувшись, он сразу же схватился за карман куртки, не украли ли бумажник. Потом посмотрел на полку. Бумажник был на месте, чемодан тоже. Он спокойно вздохнул и достал завтрак из плетеной корзины, которую сжимал ногами.
— Угощайтесь все, — пригласил он остальных пассажиров купе.
Ел Лусио медленно, отрезая маленькие кусочки хлеба навахой. Нанизав хлеб на кончик ножа, он отправлял его в рот. Покончив с едой, Лусио завернул остатки хлеба и колбасы в газету. И снова положил в корзину.
Поезд миновал перелесок, подступавший к самой насыпи. Окошко вагона, казалось, быстро убегало прочь от деревень, раскинувшихся по обеим сторонам железной дороги.
Они поехали медленней, теперь поезд останавливался на всех станциях. Металлические жалюзи сверкали в угасающих лучах солнца.
Лусио поерзал на сиденье.
— Когда едешь так долго, всегда задницу отсидишь, — сказал один из пассажиров, которому, видимо, очень хотелось завести разговор.
Лусио взглянул на говорившего. Тот развалился, занимая почти два места. Это был грузный, прилично одетый мужчина; в галстуке у него торчала булавка с перламутровой головкой.
Рядом с толстяком тихо разговаривали двое пассажиров. А под самым боком у Лусио сидела семья: муж с женой и дочь. Девушка дремала, положив голову на плечо матери.
Толстяк при галстуке тоже, казалось, дремал; в полуоткрытом рту его виднелись три золотых зуба. Пассажиры, сидевшие рядом, по-прежнему тихо беседовали.
— В самом худшем случае на дорогу заработаем, — говорил один из них.
— Управимся скоро; как только сбудем сахар, сразу же возвратимся домой.
— Могли бы на несколько деньков задержаться в Мадриде, — возразил его товарищ.
— Нет, я обещал родственнице больше двух дней не задерживаться.
— Как поравняемся с Пуэнте-де-лос-Франсесес, кидаем мешок в окно. В Мадриде, знаешь, проверяют.
— Времени еще полно. Поезд приостановится перед стрелкой.
Лусио закрыл глаза. Разговор двух пассажиров стал тише, слышалось лишь бормотание. Лусио задремал. Когда он проснулся, девушка, ее мать и толстяк с золотыми зубами оживленно беседовали.
— В Бильбао женщины свободно ходят в бар, — рассказывала девушка.
— А во Франции и многих других странах у женщин большая свобода. Но что можно на это сказать? Мне такое не нравится. Женщина должна сидеть дома, — говорил толстый пассажир.
— Ну, а я не думаю, что сходить в бар — это безнравственно, — возразила девушка.
— Сеньор прав. С тех пор как кончилась война, невесть что кругом творится, люди будто потеряли страх божий. Девушки хотят сравняться с мужчинами, некоторые даже носят брюки, — вступила в разговор мать девушки.
— Вы из Бильбао? — спросил толстяк у ее отца.
— Да, сеньор.
— Я был однажды в Бильбао по служебным делам.
Я коммивояжер одной весьма солидной обувной фирмы. Продаю обувь американского образца.
— Здесь вам ничего не удастся продать, дружок, — сказал мужчина, сидевший рядом с коммивояжером.
Представитель обувной фирмы не обратил внимания па эту реплику.
— В Бильбао все очень дорого, меня прямо-таки выпотрошили. За вяленую треску содрали десять дуро.
— Надо знать, где покупать, — ответил отец девушки.
Девушка выпрямилась на сиденье. У нее было широкое лицо с живыми, хитрыми глазами. Она вытянула ноги через проход.
— Ну, мне совсем не улыбается, чтобы мои дочки гуляли по вечерам, да еще допоздна. Я сказал жене, чтобы они возвращались домой не позже девяти.
— А вы будьте поосторожней, не очень-то притесняйте девушек. Не то в один прекрасный день они по незнанию принесут вам кое-что в подоле, — рассмеялся один из пассажиров.
Толстяк с золотыми зубами едва сдержался, чтобы не плюнуть в лицо нахалу.
Поезд проскочил стрелки.
— Это уже Авила? — спросила девушка.
Пассажиры, примостившиеся в коридоре, поднялись, чтобы взглянуть в окно. Сгущались сумерки. По другую сторону перрона возвышались пирамиды угля. Горели красные и зеленые огни семафоров. Торчали грязные, замызганные писсуары.
Детский голосок предлагал горячий кофе с бисквитами.
Лусио, а за ним и девушка высунулись в окно вагона.
— Похожа на ломоть дыни, — сказала девушка, глядя на луну.
На вокзале группа фалангистских молодчиков строилась в колонну по двое.
— А помните, как мы жили до тридцать шестого года? — спрашивала мать девушки у толстого пассажира.
— Черт побери! Еще бы, сеньора!
Под навесом прогуливались семеро семинаристов и сопровождавший их священник. Священник время от времени заглядывал в молитвенник и закатывал глаза к потолку вокзала. Семинаристы тихо переговаривались, смеясь, толкали друг друга.
Двое гражданских гвардейцев с карабинами через плечо и ладно пригнанным ремнем под подбородком стояли как изваяния у газетного киоска.
— В окрестностях Авилы есть большая семинария. Гам не меньше ста семинаристов. Я часто их встречал: вечерами гуляют по городскому парку, — говорил пассажир из коридора.