За годом год

Девушки садились вместе, стайками, и всегда вокруг них увивались молодые мастера. Ученики и подмастерья играли в футбол на погрузочной площадке: испытывали свои силы, гоняя тряпичный мяч. Ученики первыми кончали обедать. И тут же принимались за игру — в них бурлила молодая кровь.

За полосой тени, отбрасываемой фабричной стеной, солнце заливало половодьем и площадку, и короткую дорогу, по которой взбирались к складам грузовики.

Город раскинулся вдали, за сетью железнодорожных путей, за громадой монастыря. Там лепились целые кварталы жалких лачуг. Они подступали к самым трамвайным линиям.

Хоакин отдыхал, привалясь спиной к глинобитной стене, чуть поодаль в такой же позе сидели Аугусто и Энрике.

Бывший школьный учитель и Селестино, окруженные небольшой группой учеников, собирали судки.

— Расскажите еще, учитель. Я тоже хочу поучиться, — говорил Селестино.

Учитель удобней оперся о стену и громким, звучным голосом продолжал:

— Итак, 11 февраля 1873 года Национальное собрание провозгласило первую Республику. Просуществовала она совсем недолго, меньше, чем вторая. Первым президентом был Фигерас, каталонец.

— Я видел его могилу на гражданском кладбище, — перебил учителя Селестино. — Там же похоронен и Кастеляр[12].

— И Пабло Иглесиас[13], — вставил один из учеников.

— Пабло Иглесиас был бородатый, говорят, он здорово заботился о рабочих, — добавил другой.

— Каждый Первомай люди приносят цветы на его могилу. Я ходил с отцом на кладбище, но нас не пустили. Там было полно полиции, говорили, что кого-то даже забрали. Мы бросили цветы через стену, — стал рассказывать ученик, который первым перебил учителя.

Энрике жевал бутерброд с сардинами. Это было его любимое кушанье.

— Хорошо, — сказал Хоакин, глотнув воды из кувшина, — здесь хоть подышать можно, а в цеху не продохнешь.

— Я думал вчера об этом, — начал Энрике. — Если бы мы все пошли к директору, добились бы улучшений. Сейчас им позарез нужны рабочие, и они вынуждены были бы пойти нам навстречу.

— Ты прав, — сказал Аугусто и, замолчав, принялся очищать бониат.

Остальные рабочие, с пятнами машинного масла на лицах, молча курили. Все знали, что вот-вот раздастся звук сирены, призывающей к работе, и старались насладиться коротким отдыхом.

— Я тоже раньше встревал в такие дела. А теперь хватит, постою в сторонке, знать ничего про это не хочу, — сказал один из рабочих. Он работал фрезеровщиком, звали его Лопес.

— Если мы потребуем столовую, мы ее добьемся. — Аугусто дочистил бониат и откусывал от него большие куски. Он обернулся к Лопесу: — Я тебя что-то не понимаю, Лопес. Какую ты увидал в этом опасность? Не думаю, что требовать столовую запрещается, тут нет ничего плохого.

— Верно говоришь, Аугусто, — поддержал его Энрике.

— Да, Аугусто говорит правду, — заметил еще один рабочий.

— А я так не считаю. Меня уже раз проучили. Потребуешь немного, а потом с тебя сдерут семь шкур, — замотал головой Лопес.

Рабочие замолчали. Лопес поднялся и смотрел вдаль, на город. Перед его глазами расстилались пустыри за литейным заводом, глинобитные лачуги.

— Одни твердят одно, другие — другое. А я говорю: хватит нам протестовать, если за это дают по шее, — заявил один из столяров.

— Да, теперь ничего не поделаешь, — заметил фрезеровщик. — Если бы не хватало рабочей силы, тогда другое дело, а то на каждое место по десятку желающих.

— Фернандес правду говорит. Я приехал из деревни и не хочу ни во что ввязываться. Там тоже такое творится! На покос сбегается народу больше, чем надо, а тут еще являются галисийцы, и работников становится вдвое больше. И с тем, кто соглашается работать, расплачиваются почти одними харчами.

— 1 ак мы ничего не добьемся. Если мы отступаем из-за пустяков, когда следует требовать большего, не знаю, что с нами будет.

— На заводе полно людей, которые живут припеваючи. Нас просто обошли, — возразил Лопес.

— Это все поповские россказни, парень. Вот нас собралось много, и мы друг друга не знаем. Знаем только, что мы товарищи по работе, рабочие. Ты и я боремся за лучшее место, за то, чтобы больше заработать. Но не все же могут получать больше. Понимаешь? И вот ты и я должны договориться между собой, У нас одни проблемы, и нам надо их обсудить. Я считаю, так же как в деле со столовой, если мы сплотимся, то достигнем всего, чего добиваемся. Вот как я рассуждаю, — заключил Энрике.

— Я nоже, — поддержал его Хоакин.

Рабочие снова замолчали. Издали доносился звон монастырских колоколов.

У дальнего угла заводской стены загорали девушки.

— Ты совсем дурной, — говорила одна из них молодому токарю.

— Может быть.

— Все сердишься?

— Да.

— Ну и напрасно.

Над раскаленной землей поднималось жаркое марево.

— Все женятся и ничего, правда? — спрашивала девушка.

— А нам, как говорится, и помереть не на что. На три дуро в день не очень-то попрыгаешь.

— Некоторые женятся, ничего не имея. А у нас есть постельное белье. Мама дает нам матрас и кровать. У других и этого нет.

— У других больше.

— Вы только на него поглядите, можно подумать, он пуп земли.

Токарь достал кисет и свернул сигарету.

— Все когда-нибудь да женятся.