За горами – горы

С этим Фармер не спорил. Однажды он при мне распереживался из-за письма одного студента. Тот писал, что верит в его идеи, но сам, пожалуй, не потянет делать то же, что делает Фармер. “Я же не говорил, что ты должен все делать, как я! – вслух обратился он к экрану компьютера. – Я только сказал, что определенные вещи должны быть сделаны”. Затем он сочинил тактичный ответ.

И все же перемены не целиком захватили ПВИЗ. Кое-что из прежних особенностей сохранилось. Раньше Фармер возвращался из Гаити, являлся в однокомнатный офис, и не успевала Офелия оглянуться, как пол уже ровным слоем покрывали открытые чемоданы и вываливающееся из них содержимое, а сотрудники разбегались в разные стороны выполнять задания для следующего проекта. И вот он уже снова уехал, а она смотрит на Джима и спрашивает: “Это что сейчас было?” Пол и по сей день устраивал, как говорила Офелия, “маленькие ураганы”. Однажды я пришел в новые помещения ПВИЗ через несколько часов после его отъезда. Джим смеялся и качал головой. Только что он заглянул к дамам, которые теперь пытались организовывать график, путешествия и корреспонденцию Пола, и застал их в слезах. Не потому, что Пол с ними грубо обошелся. По словам Офелии, он никогда не хамит, и мой личный опыт это подтверждает. Женщин просто настигла нервная разрядка, или, как выразился Джим, “декомпрессия после Пола”.

Сохранилась в ПВИЗ и прежняя экономия. Организация до сих пор использовала лишь пять процентов пожертвований на собственные нужды, а все остальное уходило на обслуживание больных. Через несколько месяцев после получения гранта Фармер направил своим сотрудникам открытое письмо, в котором выражал опасение, как бы “Партнеры” не сбились с нравственного пути, помимо прочего потому, что некоторые хотят оплаты сверхурочных. “Работа на благо бедным не бывает сверхурочной, – писал он. – Мы лишь судорожно пытаемся наверстать упущенное”. В принципе Офелия с этим соглашалась и не допустила бы, чтобы правила других учреждений связали ПВИЗ по рукам и ногам. Однако на известные компромиссы она шла, поскольку связи ПВИЗ с другими учреждениями давали возможность лечить больше больных. Формальная связь с Гарвардом обязывала их оплачивать сверхурочные часы некоторым служащим с наиболее низкой зарплатой. Офелия, в чьем ведении находились подобные вопросы, данному правилу следовала. Просто не говорила об этом Полу.

Когда я впервые посетил бостонскую штаб квартиру ПВИЗ в конце 1999 года, там работало человек двадцать. Теперь их было пятьдесят, и еще десять в Роксбери. В Гаити уже насчитывалось около четырехсот сотрудников, в Перу около ста двадцати, да еще предстояло “унаследовать” пятнадцать служащих в России, поскольку ПВИЗ, вдобавок ко всему прочему, обзавелись сибирским филиалом.

Этого никто не планировал. Этого могло и вовсе не случиться, если бы Алекс Гольдфарб не вступил в некие загадочные отношения с олигархом Борисом Березовским, эмигрировавшим из России. Согласно одной из опубликованных версий, некий бывший агент КГБ заявил, что получил приказ ликвидировать Березовского, но вместо этого предупредил его, тем самым позволив олигарху покинуть страну и уберечь заодно свои счета в швейцарских банках. Позже агент и сам бежал в Турцию. А потом Гольдфарб оказал Березовскому услугу – помог агенту перебраться в Лондон. Российские же власти возбудили против бывшего агента какое-то уголовное дело, и поступок Гольдфарба привел их в ярость. Сорос тоже был в гневе, поскольку, вмешавшись в политику, Алекс бросил тень на весь проект по борьбе с туберкулезом. В любом случае проекту требовался новый директор, так как Гольдфарб теперь не мог нормально работать в России. “Российская газета” якобы цитировала его в таком духе: “Будучи в здравом уме, я еще как минимум пару недель в России не появлюсь. Я же не дурак”.

Фонд развил бурную переписку и в конце концов попросил ПВИЗ взять на себя руководство проектом в Томской области. Сибирский город стал родиной важнейшего пилотного проекта, призванного пресечь российскую эпидемию и продемонстрировать способы борьбы с туберкулезом, как чувствительным, так и устойчивым, в тюрьмах, городах и селах. “Томск должен сработать”, – сказал мне Гольдфарб еще в Москве. Джим и Пол разделяли его настрой. Проект в Томске имел неоценимое значение. Джим очень хотел им заняться, несмотря на то что отвечал за Перу и участвовал в бостонских проектах. Пол тревожился. “Партнеры” и так уже работали на пределе сил. Если они попытаются взвалить на себя слишком много и проекты начнут давать сбои, тут же из всех щелей полезут желающие указать на неудачи и объявить, что вот, мол, доказательство: нельзя лечить ТБ и МЛУ-ТБ в бедных регионах. Но на Томск Пол согласился, при условии, что его роль в основном будет чисто медицинской, а управленческие задачи и большая часть дипломатических лягут на Джима. Джим обещал приступить к делу безотлагательно, но почти месяц спустя, когда они с Полом и Офелией выбрались поужинать в кембриджский ресторан, он так еще и не съездил в Россию. Я присутствовал на том ужине.