За границами снов

Усталых мыслей злая плеть,
Помятые листы, соленая бумага.
Все с жаждой хочет умереть
В желудке пыльного оврага.

В ночи мелькает чей-то хвост,

Зловещий смех заводит песню.
Ты разрываешь старый холст,
О, сколько страха в этом жесте.

«Приснился Богу я…»

Приснился Богу я:
Приятный весь, красивый,
И за спиной – два ангельских крыла,
С улыбкой на устах игривой
И с парой мудрых глаз
И нимбом золотым над головой,
С манящею рекою фраз,
С ведром, наполненным живой водой.
Сказал я Господу, душою не кривя
И дружески похлопав по плечу:
«Господь, а знаешь, Бог ведь – я,
Хотя об этом я давно молчу».
Господь затылок почесал,
И кашлянул,
И недоверчиво вдруг глянул на меня,
Ногой какой-то камень пнул
И вымолвил с тоской:
«А кто же я?»

Хармсу посвящается

На ладони раскаленной возвращение сомнений
Верный повод утвердиться в простодушной пустоте
Улыбается свободе полупьяный псевдогений
Растворяясь словно пепел в разноцветной темноте
Нас окликнули тревоги – нам мерещилась изнанка
Пересек как ветер, дважды, поднебесный тихий смех
На свету в ладонях грелась чья-то грязная баранка
Ближе к ночи превращаясь в поразительный успех!
Изворотливое солнце, самый верный признак бога
Утешения и плесень в этой местности в ходу
Вдаль струится, не стесняясь, ненасытная дорога
Спотыкаясь и икая исчезает наяву.
На ладони раскаленной вновь мерещатся сомненья
Вновь окликнет чей-то выстрел безрассудным сапогом
Догорают тихо-тихо непреступные поленья
И кивает, улыбаясь, солнце вежливым врагом.

Великая теорема

Этот мир, который мы знали,
Похож на борщ,
Которым пропитан этот мир,
Который мы знали,
Похож на борщ,
Которым пропитан этот мир.

Битва