За гранью

— Ливерсиджи сказали мне: в первый раз, когда Люси обвинили, что она преследует девочку, требует у нее денег, они посчитали это случайностью и не приняли никаких мер, но Люси не унялась, потому они взялись за нее вместе с учителями и психиатром. Люси притихла. Следующие два года она казалась более замкнутой, стала менее активной, успешно окончила школу и нашла работу в банке «НэтУэст» в Лидсе. Это было четыре года назад. Казалось, что она не хочет общаться с приемными родителями. По-моему, и для них это было большим облегчением.

— Почему?

— Не знаю. Считай это интуицией, но у меня возникло ощущение, что они наконец-то прекратили опасаться Люси — того, что она сможет манипулировать ими. Хочу напомнить, это лишь неясное чувство.

— Интересно. Ну, продолжай.

— Они виделись с ней все реже, после того как она сошлась с Терри. Когда они сказали мне об этом, я решила, что именно он был инициатором разрыва с семьей и друзьями. Так обычно поступают насильники, однако теперь мне кажется, что это была ее идея — изолировать себя от всех. Ее подруга с работы, Пат Митчелл, сказала то же самое. Встреча с Терри совершенно изменила Люси, отдалив ее от прежней жизни и привычек.

— Следовательно, она либо оказалась у него в подчинении, либо обрела новую жизнь, которая оказалась предпочтительней прежней?

— Да.

Дженни рассказала ему о том, как Люси попробовала себя в роли проститутки. Бэнкс ненадолго задумался, а потом сказал:

— Это действительно интересно, но ничего не доказывает.

— Я рассказала тебе обо всем, что может иметь хоть какое-то отношение к делу. Этот случай свидетельствует о ее чудачествах, но не является поводом для ареста, иначе половина населения уже сидела бы за решеткой.

— Да больше половины. Но что важно, Дженни, — ты помогла мне сформулировать новую версию, следует над ней подумать. В частности, участвовала ли сама Люси в насильственных действиях в Олдертхорпе? Я помню, в то время писали об участии некоторых детей, что постарше, в насильственных действиях против младших братьев и сестер.

— Но что это даст, даже если удастся доказать, ведь срок давности истек?

— Пока не знаю, Дженни. Просто размышляю вслух. Что ты собираешься делать дальше?

— Завтра поговорю с кем-нибудь из работников социальной службы, попытаюсь узнать, кто принимал участие в этом деле.

— Отлично. А я, как только выберу свободную минуту, выясню, какие сведения есть в полиции. Обязательно должны быть отчеты, документы. Ну а потом?

— Хочу съездить в Олдертхорп, поговорить с людьми, которые помнят эту историю.

— Только будь осторожной, Дженни. Там многие еще не успокоились после испытанного ужаса, хотя прошло уже девять лет.

— Постараюсь.

— И не забывай, в деревне могут оставаться и те, кому в свое время удалось скрыться от расследования, и сейчас они могут посчитать твой приезд началом нового разбирательства.

— Это как раз и придает мне уверенности в собственной безопасности.

— А другие дети… Тебе о них что-нибудь известно?

— Только то, что все они были в возрасте от восьми до двенадцати лет.

— Где они теперь, тоже не выяснила?

— Нет. Ливерсиджи не знают. Да я и не спрашивала.

— Не отчаивайся. Мы сделаем из тебя детектива.

— Нет уж, спасибо.

— Давай подумаем, как их разыскать. Они смогут рассказать нам о Люси больше, чем ее приемные родители.

— Хорошо. Начну с того, что выясню, согласятся ли социальные работники говорить со мной.

— Держу пари, что будут не очень рады. Самое лучшее — найти пенсионера или того, кто перешел на другую работу. Для них рассказ о прошлых делах уже не кажется предательством.

— Я как-никак психолог, уж сама разберусь.

Бэнкс рассмеялся в трубку:

— Телефонная линия иногда искажает информацию, так что в данном случае произошло смешение обязанностей детектива и психолога.

— Прибереги эту шутку для своих тупоголовых коллег.

— Спасибо тебе, Дженни. Ты проделала колоссальную работу.

— Я еще только начала.

— Держи меня в курсе.

— Обязательно.