За гранью

— Ты верно угадал, Трэвис, — кивнул бард. — Твой друг Грейстоун, по всей видимости, был уроженцем Зеи. Похоже, чародеи в моем мире встречаются гораздо чаще, чем в твоем, хотя и здесь они довольно редки. Теперь ты видишь, что попал сюда не случайно, а с какой-то целью. Пусть мы не знаем пока, с какой именно, но у меня больше нет сомнений в том, что она существует. — Он указал рукой на кинжал. — Воистину драгоценный дар получил ты на прощание от своего друга-чародея! Настоящий малакорский клинок — редкостное сокровище, обладанием таким клинком немногие короли могут похвастаться. Наш мир не знал кузнецов-оружейников искуснее тех, что отковали твой кинжал. Если не считать, конечно, гномов в их подгорных мастерских и кузнях. Но темные эльфы давно уже стали легендой, как и весь Маленький Народец, и редко кто вспоминает о них в наши дни.

Трэвис провел по клинку пальцем, словно пытаясь ощутить лежащий на нем отпечаток веков. На ум пришел еще один вопрос, и он задал его, о чем сильно пожалел, еще не закончив произносить. В лицо вдруг пахнуло мертвящим могильным холодом, и даже пламя костра как будто съежилось под этим ледяным дыханием.

 — Скажи, что за страна лежит за теми горами? — прошептал он.

Фолкен смерил его пронизывающим взглядом.

— Во тьме ночной не стоит поминать о том, что кроется за цепью Фол Трендура, — сухо ответил он и отвернулся.

На этом разговор как-то сам собой оборвался. Да и на боковую было уже пора. Бард аккуратно присыпал золой догорающие угли. Взошла луна. Подобно солнцу Зеи, ее ночное светило выглядело не в пример крупнее своего земного аналога.

Трэвис поразился ее размерам. Луна как будто нависала над самыми верхушками деревьев, едва не касаясь их своим краем. Даже звезды, словно задавшись целью вытравить у него из головы последние сомнения относительно того, в каком мире он находится, казались ближе и ярче звезд на земном небосклоне, и Трэвис, как ни старался, не сумел найти ни одного знакомого созвездия.

Он придвинулся ближе к костру, но все равно дрожал от холода. Это не осталось незамеченным.

— Держи, — буркнул Фолкен, вынув из котомки какой-то сверток и протянув его Трэвису. — Одежка старенькая и по краям малость поистрепалась, но ткань добротная и греет неплохо.

Уайлдер развернул сверток. Это оказался плащ — похожий на тот, что облегал плечи барда, но только жемчужно-серого цвета. Толстая мягкая ткань была приятной на ощупь и совершенно не отражала лунный свет, как будто впитывая его подобно губке.

— Мало что может больше пригодиться в путешествии, чем дорожный плащ, сотканный умельцами Перридона, — заметил Фолкен. — Он согреет тебя и защитит от ненастья и самой лютой стужи.

Трэвис, пораженный щедростью барда, с благодарностью взглянул на своего непредсказуемого спутника.

— Спасибо тебе, Фолкен, — произнес он растроганно. — Спасибо за все!

— Не спеши благодарить раньше времени, Трэвис Уайлдер, — ответил тот, сверкнув глазами, но смысл этой туманной фразы раскрыть не соизволил.

Трэвис нагреб поближе к углям костра большую кучу хвои и мха, завернулся в плащ и улегся на свою импровизированную постель. Очень скоро он согрелся и перестал дрожать. Мозг его переполняли воспоминания о случившихся за последние сутки странных, невероятных событиях, очевидцем или участником которых довелось ему стать, хотя и не по своей воле. Они все еще оставались так свежи в памяти, что Уайлдер сильно сомневался, позволят ли они ему уснуть. Но постепенно накопившаяся за день усталость взяла свое, и он погрузился в глубокую дремоту.

Впоследствии он так и не смог с определенностью утверждать, было это на самом деле или пригрезилось ему во сне. Засыпая, он видел сквозь полуприкрытые веки неподвижную фигуру барда, задумчиво созерцающего догорающие угли в кострище. Затем в руках у него появился какой-то инструмент, отдаленно напоминающий лютню. Коснувшись струн, Фолкен заиграл нежную, берущую за сердце мелодию, а спустя некоторое время начал негромко напевать под собственный аккомпанемент. Он пел о горечи утрат и щемящей сладости воспоминаний, но более всего пел он о красоте. Сон это был или явь, но слова той песни навеки запечатлелись в памяти Трэвиса Уайлдера.