За гранью долга

— Не орет, а командует… — выдохнула баронесса. И, уперевшись руками в спину дочери, слегка приподнялась. Так, чтобы выглянуть наружу… — О Боже! Сколько их там…

Согнутая в три погибели, Фиола видела только заляпанный дорожной грязью пол кареты и свои перепачканные ладони, но услышав воинственные вопли солдат, отрывистые команды десятника, пытающегося заставить своих подчиненных организовать хоть какое-то подобие строя, чьи-то крики боли и удары железа о железо, она почувствовала, что трясется как в лихорадке. Вспомнив досужие рассказы служанок своей матери о судьбах тех женщин, которые попадали в лапы таким вот разбойникам, девушка изо всех сил сжала кулачки, зажмурилась и принялась молиться Пресветлой Деве…

Словно в ответ на первые же слова ее молитвы снаружи раздался дикий рев десятника Вангерра:

— Череп! Ты что, не видишь, что дерево убрали?! Гони!!!

В ту же секунду карета страшно дернулась: услышав приказ командира отряда сопровождения, кучер грязно выругался, несколько раз щелкнул плетью, и лошади, подстегиваемые обжигающими кожу ударами, с места взяли в галоп. Экипаж, несущийся следом, мотало так, что Фиола несколько раз здорово приложилась головой о сундук с грязными дорожными платьями и чуть не расплакалась от боли.

— Если мы сейчас перевернемся, то я точно сломаю себе шею… — пробормотала девушка, пытаясь отодвинуться от него подальше.

— А если нас догонят, то сломанная шея покажется тебе лучшим выходом из ситуации… — в унисон ей ответила леди Олиона. И, перестав прижимать дочь к полу, снова выглянула в окно. — Экипаж с пожитками остался там… А еще — Моника и Айсанна… Дьявол! С нами что, только кучер?

— А лакеи? — удивилась Фиола. И, сообразив, что ей ничто не мешает сесть, кое-как встала с коленей.

— С этой стороны никого нет… — баронесса Церин вдруг зашипела от боли и, упав на свое сиденье, ощупала подбородок, разбитый о косяк двери.

— У вас идет кровь, маменька… — очередной раз с размаху шарахнувшись о стенку кареты, девушка кое-как вытащила из-за обшлага рукава платок. Но протянуть его матери не успела: озверевшая баронесса развернулась лицом к маленькому окошечку за своей спиной и, тоже не удержав равновесие, вцепилась в занавеску:

— Череп! А выбирать дорогу поровнее нельзя?

— Т-трудно, в-ваше с-сиятельство! П-понесли, п-проклятые! С-сейчас п-постараюсь п-придержать!!!

…Останавливаться на ночь на постоялом дворе первой попавшейся на пути деревеньки баронесса не захотела. Поэтому изможденные безумной скачкой лошади тащили карету лишних два часа. До небольшого городка под названием Заречье. И у его ворот еле переставляли ноги от усталости. Десятник городской стражи, принимая въездную пошлину, заметив их состояние, даже укоризненно покачал головой:

— Вашему кучеру надо всыпать плетей, ваше сиятельство! Совсем скотину загнал, недоумок…

Вместо ответа леди Олиона презрительно скривила губы и, уронив в его ладонь шесть серебряных монет, демонстративно задвинула занавески…

«Я сама решаю, кого и когда наказывать… — перевела ее красноречивое молчание Фиола. — А ты занимайся тем, что умеешь лучше всего… И не умничай…»

— Чтобы добраться до лучшего в городе постоялого двора, надо проехать по центральной улице до городской тюрьмы, а потом свернуть направо… — не дождавшись ответа на свое замечание, негромко сказал воин. Видимо, надеясь получить лишнюю серебряную монету. Однако добавлять что-либо сверх пошлины баронесса не собиралась, так как останавливалась в Заречье уже не первый раз. И не хуже стражника знала о том, где именно располагается постоялый двор. Поэтому, поморщившись, она требовательно постучала по стенке кареты.

— Да, баронесса! Сию минуту! — мгновенно отозвался Череп. И тут же, щелкнув кнутом, заорал: — Ну-ка, дохлятины, шевелите костями!

…Постоялый двор «Четыре комнаты» ничем не отличался от тех трех, в которых Фиоле уже приходилось ночевать. Первый этаж здоровенного трехэтажного здания занимала таверна. Второй и третий — жилые комнаты, к которым вела такая же, как и везде, жутко скрипучая лестница. Коридор, по которому их вел хозяин, смотрелся тоже не очень — обшарпанные стены, исцарапанный пол, страшно закопченный потолок. Кроме этого, на нервы действовал еще и тошнотворный запах прогорклого масла и гари, пропитавший всё и вся. А когда Фиола увидела тесную комнату, в которой кроме кровати стоял только огромный сундук для пожитков, и потом услышала, что «удобства располагаются между кузницей и конюшней», у нее окончательно испортилось настроение. По сравнению с любой постройкой их родового замка постоялый двор показался бы сараем. Однако, судя по гордому виду хозяина, стоявшего у дверей в их «покои», лучше этого заведения в городке не было…

— Да, хочу предупредить, что еду в комнаты мы временно не доставляем… — молниеносно убрав куда-то под засаленный передник брошенный баронессой золотой, хозяин «Четырех комнат» вытер вспотевший лоб отворотом рукава и, удовлетворенно улыбнувшись, добавил: — Так что когда проголодаетесь — милости прошу в большой зал… Правда, как там будет со свободными столами, я не знаю…