За гранью мира алая заря

День придет, а вместе с ним…
Сухая колкая пыль,
Обиды жаркая быль,
И сто скворечников в ряд,
Да из рогатки снаряд,
А рядом иглы кустов,
Обломки черных мостов,
А в луже нефти развод,
И на двери новый код.
Недели строятся в взвод
И так опять круглый год.
А за днем настанет ночь…
Запорошивши глаза,
Слезы соленой роса,
Да церкви старой погост,
Полуобгрызенный хвост.
По борозде понесло
Оторванное крыло,
Из-под опущенных век
За нами зрит человек,
А месяц пал в устье рек
И так опять целый век.
А за ночью ходит смерть…
Сверкнет луною коса,
Зажмурятся небеса,
Воткнется в глаз острый нож,
Промолвят боги — Ну, что ж…
Твой бастион снова взят,
Вершится скорбный обряд.
Лишенный права сказать
И снова вставить глаза
Донизу рви тормоза,
Чтоб обернуться назад.
Ведь сам себе ты пилот,
Без остановки вперед
Ведущий свой самолет
Сквозь бесконечный полет…

— Что-то зна-акомый ра-азмерчик, — ухмыльнулся распорядитель. — После кого носим?

— Это перепевка! — запротестовала Гарпия.

— Принято, — кивнул распорядитель, не упуская из виду бьющий по полу скорпионий хвост.

— В этих стихах я не вижу никакого смысла, — пожаловалась Маруша призрачному коту.

— Голоса мертвых поэтов звучат, чтобы в их строчках ты отыскала себя. Ведь все осмысленное в нас — не более чем яичная скорлупа, скрепляющее нечто мятущееся и неопределенное. Разбей скорлупу, и оно растечется бесформенной противной слизью, — в голосе кота плескалась тревожная обида. — Но ты-то знаешь, что из слизи могла родиться птица. Неумелые руки грубо и не вовремя разбивают чужую скорлупу, а потом, брезгливо отворачиваясь от кляксы, не преминут заметить, что ничего другого и не ожидали увидеть.

— Эй, да ты не котик, а сорока на базаре. Трещишь без умолку. Я ведь спросила, что если хочется увидеть именно смысл?

— Для того чтобы его увидеть, просто взгляни на луну, на облака, на деревья, на стаю волков, бегущую по ночному лесу, на медведя, подбирающегося к дуплу, где спрятан мед, на белый след самолета, даже на того, кто стоит рядом и смотрит в ту же сторону, что и ты. Если и тогда не увидишь никакого смысла, значит, твои глаза еще не раскрылись, чтобы видеть.

21

— Тишшшше, — зашипели на парочку со всех сторон, и кот смущенно смолк.

— Объяви меня, дорогуша, — в центр выпорхнула Ракшаса, выставившая напоказ свою порочную красоту. — Нет, не надо, — воскликнула она через секунду. Пускай сегодня я останусь для всех прекрасной незнакомкой.

Ведущий только кашлянул и отступил в общий ряд.

Крошка, крошка, дай любви!
Чувства нежные свои!
Ты отдай ему все тело,
Если тело надоело!..

— Все! — резко прервал распорядитель, выкинув вперед крыло с растопыренными перьями. — Что-то ты мне ва-араненка на-апомнила. То ли па-а стилю. То ли па-а манерам. То ли па-атому, что это мы уже слышали.

— У меня совсем другое! — возмутилась Ракшаса. — Он легенды народные, а я…

— А ты песни народные, — кашлянул Пятнистый Лунь, — вот и отправляйся-ка ты к народу! — и мощнейшим пинком Ракшаса была выброшена на свободу.

— Па-а труду и на-аграда, — раскланялся распорядитель. — Пусть па-аизгаляется в другом месте. На-арод это любит.

В центр выпрыгнули две утки с красно-зеленым оперением, прижавшиеся друг к другу боками. От обычных уток их отличало отсутствие одной ноги, одного крыла и одного глаза. Неудивительно, что они не могли существовать друг без друга.

— Наши па-астаянные гости, семья Бии Няо, — представил ведущий неразлучную пару. — Ка-ак абычно, любовная лирика на-а два голоса.

Утки слаженно кивнули. А когда начали, то удивительное переплетение не отстающих ни на мгновение друг от друга мужского и женского голосов порождало всепоглощающее чувство горькой печали.