За гранью мира алая заря

— Вообще-то, в моей власти семь главных перьев, — поделился секретом ворон, и его коготь царапнул по сиреневому обломку, — но, сама видишь, здесь только половинка. Неудобняк, а?

Маруша кивнула.

— Вот я и подумал, — доверительно прошептал Соджобо, — а что если седьмым пером будет твое? Ну как, не возражаешь?

— Только отдать перо? — загорелись глаза птички, она не верила своей удаче.

— Ты невнимательна, — разочарованно подытожил ворон. — Это же Веер Мертвых Птиц. Догадайся, какой ты должна стать, чтобы твое перо имело право дополнить сей почетный ряд. А если подумала, отвечай.

Не то, чтобы Маруша не рассчитывала на такой исход, но надежды, глупые надежды…

— А разве у меня есть варианты? — со злой ехидцей безнадежья спросила она.

— Ага, — радостно кивнул ворон. — Перу Алконоста я бы обрадовался куда сильнее, да только где его нам сыскать в эту ночь. Так что придется обратить всевозрастающее внимание на тебя.

Маруша посмотрела на восток, где должна была родиться заря. Ни единой полоски, ни алой искорки не виднелось над горизонтом.

— Нету? — сочувственно спросил Соджобо, и уродливая тень заколыхалась над строгим силуэтом распластавшегося по траве пня. — Только ночь, да мы с тобой. Знаешь, когда в лесу встречаются два путника, они обязательно разжигают костер и рассказывают друг другу длинные истории, чтобы не заснуть и не быть съеденными злобными лесными Тэнгу. Ты согласна?

— На что? — подозрительно спросила Маруша.

Ворон злобно скривился, словно не ожидал встречного вопроса.

— На беседу, — после трехсекундной паузы каркнул он. — Я думаю, тебе известна хотя бы одна удивительная история.

— Разумеется, — кивнула Маруша, не следовало упускать ни единой возможности потянуть время. — Только ты рассказываешь первым.

— Ладно, — неожиданно согласился ворон.

25

— История, — прокаркал длинноклювый. — Про что же будет наша история? — он снова распушил свой веер и огладил его любовным взглядом. — А пусть она будет про перо! Не возражаешь?

— Насчет истории про перо возражений нет, — чеканя каждый слог, ответила Маруша.

— На-ачне-ом, — разочаровано протянул Соджобо. — А дело было так. Лежало поперек тропинки павлинье перо. Не то, где один глазок. И не два, которые навевают ненужные раздумья. Трехглазое, как у меня, — кончик крыла легонько щелкнул по удивительному перу, а ворон продолжил:

— Перо с тремя глазами приносит счастье. Без базара! Только редко встречается. Проще загнать братков поискать четырехлистный клевер, чем раздобыть такое перышко. А тут лежит оно на тропинке. Одинокое и совершенно бесхозное.

То ли на беду, то ли на удачу несло по лесу сороку. Голодную — жуть! Червяков синицы склевали, жучков дятел перехватил, а комаров в тот день стрижи поели. Мухи тоже куда-то делись. Видно, не сезон. А жрать-то хочется. Желудок урчит, пищи просит. Зима ли, лето — ему все без разницы.

— О! — заорала голодающая. — Легендарное перо. Эх, и чего меня задержаться выперло. Не иначе, как птица счастья над здешними местами пролетала. И рвани я сюда пораньше, непременно свой кусок бы отхватила. Не судьба, видать!

А перо тем временем лапами так и вертит. Неудивительно. Красивое оно, зараза. Сорока половину своих перьев отдала бы, вырасти у нее три таких. Да только кто ж в самом обычном лесу будет чудеса над сороками задарма творить?

— А не воткнуть ли мне его? — призадумалась белобокая. — Глядишь, и меня кто за птицу счастья посчитает. Тут-то жизнь моя к лучшему и изменится. Не может у птицы счастья поганой жизни быть, как у сороки.

Сказано — сделано. Воткнула перо и в лужу на себя любуется. Издалека-то вид ничего, но сороке самой не сладко: чувствует, что перо инородное. Оно и колется, и под ногами путается. И на ветку сесть по нормальному не получается. А еще следить постоянно надо, как бы не оторвалось, да снова не потерялось. Да и летать затруднительно. Особенно, когда ветер. Тогда любой поворот в адовы муки превращается. Вроде сама-то повернула, а перо так и несется по прямой. Тут уж и сороку как развернет обратно, как вмажет о ближайшую сосну. Даром, что на птицу счастья похожа.

От усталости и про голод забыла, и про опасности. Глянь, а под ней не лес уже, а деревня. Спланировала она к ближайшему курятнику, продралась сквозь дырявую крышу, перо ногами придерживая, да бухнулась прямо посреди сарая. Смотрит, красота. В одном корыте — отруби, в другом — зерно. По полу крошки хлебные раскиданы. Не жизнь, а масленица.

Куры всполошились.

— Ко-ко-кого это нам бог послал? — квохчут, суетятся.

— А Птицу Щастья! — разевает клюв сорока.

— Чего-го-го-то мы счастья пока не видим?

— А на меня посмотрите! Какая птица, такое и щастье! Щас наемся, и будет ваше щастье сытое и довольное.

За один присест отруби проглотила. За другой — зерно. Попрыгала, да крошки с полу подобрала все до единой.

— Горе нам! Горе! — плачут куры. — Хозяева когда еще вернутся! Чем же нам питаться, да детушек малых кормить? Где оно, счастье-то?

— Да не щемись, мелкота, — успокаивает их сорока. — Я ведь какая Птица Щастья? Улетная! Вот улечу, так сразу почувствуете, какими счастливыми стали.