За гранью. Записки из сумасшедшего дома

Они пришли в комнату, в которой Максиму пришлось немного подождать. Затем санитар привел Марию. Одного взгляда хватило молодому врачу, чтобы понять ее состояние. Отсутствующий взгляд, безвольно висящие руки вдоль тела… – все говорило Максиму о тяжести ее состояния.

– Можно уводить? – спросил сопровождающий.

– Да, – ответил он.

В дверях Мария вдруг вздрогнула, подняла руки и прижала их к своей груди, обернулась, взгляд ее на мгновение стал осмысленным, и казалось, вот-вот она что-то скажет, но тут же глаза ее потухли, руки опять безвольно свесились, и она вышла из комнаты. Максим, хотя и ожидал перед встречей чего-то подобного, остался сидеть за столом, потрясенный. Михаил Семенович заглянул в комнату, но, увидев состояние Максима, тихо прикрыл дверь: молодой человек сидел, обхватив голову руками, облокотясь на стол. Плечи его вздрагивали: он плакал – плакал, как в детстве, вздрагивая всем телом. Только не было никого во всем мире, кто бы мог утешить его и к кому можно было бы прижаться.

От больницы он шел подавленный, повторяя который раз: «Не навреди?!» – шел, сам не зная куда, не замечая прохожих, с удивлением и сочувствием смотревших на него, не слыша визг тормозов, когда переходил дорогу, ругань водителей, слезы продолжали стекать по его щекам. Наконец Максим присел на скамейку, не в силах идти дальше. Он понимал только одно, что мир вокруг него снова стал другим и уже никогда не будет прежним: там, где его душа была наполнена любовью, теперь была пустота. Оглянувшись вокруг, он увидел только расплывшиеся силуэты того, что окружало его; весь мир представлялся ему бесформенной и беспросветной серой мглой. Тоска и безысходность охватили его.

Неожиданно все вокруг приняло четкие очертания, мысли прояснились, он резко поднял голову и твердым голосом сказал:

– С этой болью я должен справиться только сам!

Максим встал со скамейки и уверенно зашагал в сторону вокзала…

Зинаида Евгеньевна что-то готовила на кухне, когда раздался звонок в дверь. Открыв дверь и увидев сына держащего на руках ребенка, завернутого в одеяльце, лицо которого было открыто, она вскрикнула, затем склонилась над младенцем, внимательно вглядываясь в его лицо.

– Твой! – сказала она уверенно.

Максим вошел, переступив порог родного дома, и не успел сделать и двух шагов, как подошел отец. Максим Аркадиевич долго и напряженно смотрел то на ребенка, то на сына. Этого момента – момента встречи с отцом – Максим боялся больше всего и постоянно и безуспешно старался представить себе, что же произойдет. Наконец взгляд главы семейства смягчился, и он, улыбнувшись, твердо сказал:

– Пусть живет у нас…

Прошло два года.

В тот сентябрьский субботний вечер Максим вышел погулять с сыном и сидел на скамейке с краю детской площадки, наслаждаясь, может быть, последним теплом бабьего лета. Легкий, чуть прохладный ветерок ненавязчиво напоминал о том, что погода вот-вот повернет на осень, и похоже было, что слегка покачивающиеся листья деревьев, среди которых уже были видны и желтые, и желто-красные, кивали, с грустью соглашаясь с ветром. Молодой человек перевел взгляд на малыша и снова, как это часто бывало, когда он смотрел на мальчика, перед ним всплыло лицо Марии. Он вспоминал ее взгляд, их разговоры ни о чем, прогулки по парку и поцелуи, поцелуи, поцелуи… Любовь по-прежнему была в его сердце. За прошедшие годы Максим не получал от нее известий и ничего не знал о ее судьбе. Как-то он написал письмо председателю поселка, где жила когда-то Мария. Николай Степанович в ответном письме сообщил, что Мария Леонидовна около года назад приезжала в родной дом, но, пожив два дня, попросила его заколотить окна и дверь избы и уехала; больше он о ней ничего не знает. Также он сообщил, что Ефросинья Никитична, бабушка Марии, умерла, так и не дождавшись внучку.

Неожиданно Максим понял, что действительно видит напротив себя Марию: она сидела на скамейке по другую сторону детской площадки и напряженно смотрела на него. Хотя она была сильно похудевшей и осунувшейся, молодой человек видел перед собой все ту же любимую женщину, красивей которой для него не было никого. От неожиданности он не мог даже пошевелиться, настолько все это было нереальным, похожим на видение.