За грибами в Лондон

Я послушно кивал. Не мог не кивать! Падение полное! Главное – в двухстах метрах отсюда мой дом, но я почему-то не могу пойти туда: не то состояние души, а теперь уже, после выпитого, и тела. Мой друг Никита – в глухом застенке, расплачивается за тот добрый порыв, который совершил, и тяжело, наверно, ответит… а я тут трескаю водку. С кем? Один только что засадил моего лучшего друга в тюрьму, лишил его семью фамильного ожерелья, а Федю и Люду – жилья. Другой, играя Никитушкиной лосиной ногой то на повышение, то на понижение, фактически обобрал нас – а я пью с ними, киваю и поддакиваю. Для жалкого оправдания внушаю себе, что для литератора все полезно, и даже пытаюсь лепить какие-то стишки… «Вот Никиту в кандалах… вывели из «Корюшки»… Ах, ах! Ох, ах!.. Горюшко, горюшко!» Что происходит со мной? Творчество – удручающее. Жизнь моя – запутана, слаба. Раньше я хоть что-то мог и умел, потом увлекся буддизмом и после буддизма, видимо, совсем ослабел. Что я могу? Я не могу даже сказать этим людям: «Пошли вон!» Скорее они мне это скажут! Я даже себе не могу сказать: «Пошел вон!» Или себе, может, скажу? Не смогу.

Впрочем, если нет сил исчезнуть физически, есть способ исчезнуть химически – способ, хорошо известный на Руси. Я налил себе полный стакан водки и, сказав «Прощайте!», выпил его. Венгерологи запели что-то по-венгерски, и все пропало.

15

Очнулся я, сидя в инвалидной коляске… но коляска та была, к счастью, не моя. Во-первых, сильно обшарпанная… что же, я давно на ней езжу? Но – когда? А во-вторых, самое главное – передо мной была ручка переключения скоростей, другие непонятные ручки, спидометр (?), еще что-то автомобильное, о чем я ни малейшего понятия не имею: в жизни ничего не водил! Не моя это мотоколяска. Факт.

Мысль эта почему-то наполняла меня ликованием. А вот и хозяин. Горбун с маленькими ножками, перекидывает свое хрупкое тельце, опираясь на трость. Взгляд, однако, у него был уверенный и жестокий. К кому это я попал?

Он сел за руль и насмешливо смотрел на меня. И молчал.

– Скжт пжст… кк я здс окзлс? – слипшимся, горьким ртом произнес я.

– С неба упал! – усмехнулся он.

Я, видимо, настолько ослаб, что вдруг горячо ему поверил – может, действительно я летал высоко, спрыгнув с крыши на провода, которые спружинили, а вовсе не сидел в той зловещей темно-синей пивной, где вершились гнусности, – и все, значит, неплохо… Людям ослабшим свойственно верить в легкую победу хорошего, в чудеса.

– С неба? – радостно произнес я.

– Ага… с неба, – усмехнулся он. – И валялся в грязи!

Да. Судя по состоянию моей одежды – он прав. Горячий пот вдруг прошиб меня. Я вытирался грязным платком.

– Так куда прикажете? – издевательски произнес он, трогая рычаги.

– Мне бы воды попить где-то! – прохрипел я: во рту наждак!

– Попробуем! – усмехнулся он.

После чего возил меня долго и непонятно и, я бы сказал, жестоко. Надолго оставлял меня и медленно-медленно куда-то уходил, ничего не объясняя… а встать я почему-то не мог – лишь жалко озирался: то какой-то магазинный тыл с ящиками в грязи, то узкий двор с кирпичной стеной, уходящей до неба… Я высох до кишок. Но безжалостный горбун возвращался без воды, ничего не объясняя, вез меня дальше и снова надолго бросал. Наверное, это и есть ад, наказание за все мои прегрешения? Вот мы въехали в какой-то дикий двор, красные дома с черными окнами без стекол, ржавыми лесенками вдоль стен.

– Ну… тебе, наверное, сюда? – проговорил он, открывая с моей стороны дверку. Я поглядел на убогую дверку в углу… «Вытрезвитель». Ну что ж – он, наверное, прав. Может, хоть там мне дадут воды?

Но мечты мои не сбылись.

– На вас, алкашей, воды не напасешься! – таков был грубый ответ коренастой женщины в форме. – Вот, садись пока в кресло. Сейчас доктор придет, разберется.

Из прошлых посещений подобных мест я помнил, что доктор определяет степень опьянения, а значит – дальнейшую твою судьбу.

Казалось, страшней ничего уже не будет, но – в соседнем кресле я увидел Федю.

– Ну что, со свиданьицем, – мрачно произнес он.

Как он здесь оказался? Ведь ушел по крышам, я же своими глазами это видел!.. Мерещилось? Я боялся его спросить о судьбе его дочери Люды. Да и что спрашивать? Тут, конечно, где же ей еще быть? И действительно – скоро из-за приоткрытой двери донеслись ее вопли:

– Папа! Папа!

Не дай бог еще кому-нибудь из живущих услышать такой крик – и в таком месте! Федя с мучительной гримасой приподнялся.

– Да сиди! – грубо сказала хозяйка. – Ничего с ней такого не сделают! Перепилась просто. Но пятнадцать суток всем вам светит! – глянула и на меня.

– Папа!

Федя рухнул. Отчаяние овладело и мной. В то время, как мой друг Никита страдает за свое благородство в застенке, я оказался здесь: кислая вонь, ругань, и помощи неоткуда уже прийти… Даже Федя, который своим огнем вывел нас из кромешной тьмы, когда мы гибли в Ладоге… даже он оказался здесь, и вместе со своей любимой дочуркой!