В конце говорится, что преступление совершается грубо, остаются концы и улики. Но теоретических выкладок о причинах неудач преступления Раскольникова, его утверждения, что это совершается не всегда, нет; тщательной обдуманности преступления Раскольникова, которое являлось прямым следствием его идеологии, нет.
Мы видим в программе даже не зачаток идеи, а как бы предлог для появления идеи,
В перечислении героев романа «Преступление и наказание» на первой странице «Записной книжки» в списке нет Мармеладова. В черновиках романа Мармеладов, как герой этого романа, включается на последних страницах первой «Записной книжки».
Новая тема поворачивает роман. Мармеладов взят не только как пьяный человек, а как человек слабый. Он живет на счет дочери проститутки. Его положение было намечено займами Макара Девушкина у Вареньки и в обвинении слуги Фальдони.
Здесь, включенная в новый роман, история Мармеладова, принявшего жертву Сони, становится параллелью истории Раскольникова, потому что Раскольникову предлагается воспользоваться жертвой Дуни: сестра собирается идти замуж для того, чтобы помочь брату.
Возникает вопрос: подлец ли человек? Семейство Мармеладова живет на счет Сони, но Соня – своеобразная героиня, хотя она и преступница – нарушительница прав нравственности.
Включение новой темы изменяет старые задания. Дочь Мармеладова Соня – подруга сестры убитой ростовщицы и сама жертва Раскольникова. Лизавета не только раба старухи, но и случайная проститутка, она когда-то обменялась нательным крестом с Соней и подарила подруге Евангелие; тем самым она и после смерти как бы присутствует в романе.
Возникает целый ряд обиженных обществом людей. Раскольников оттого ободрился в квартире Мармеладова, что здесь его преступление как будто бы получило моральное оправдание. Он увидал в этой семье погубленных жизнью людей, увидал преступление общества, которое превышает его преступление.
Таким образом, из взаимодействия двух замыслов произошел большой роман, с совершенно другим решением, с другими мотивировками действий героев.
Два замысла в результате срослись в одном произведении, хотя они имели разную направленность и разное целевое задание. Вероятно, они были и жанрово различные уже в замысле, так как в беглом описании темы «Пьяненькие» чувствуются какие-то отзвуки поэтики физиологического очерка.
Художественное произведение получается в результате сложного процесса. Во время этого процесса писатель включает в свое произведение все новые и новые элементы действительности, понимая это слово в широчайшем его смысле.
II
Попробуем понять причины тех трудностей в завершении романов, которые постоянно мучили Достоевского.
Обязательства Федора Михайловича кажутся безнадежными: писатель обещался одновременно написать два романа.
Но Достоевский иногда выполнял самые невероятные, поставленные перед собой задания, и причины его бросания от темы к теме, причины того, что мы называем спешкой в работах Достоевского, гораздо сложнее, чем просто бытовые обстоятельства.
Федор Михайлович любил набрасывать планы вещей; еще больше любил развивать, обдумывать и усложнять планы и не любил заканчивать рукописи.
Анна Григорьевна Достоевская пишет: «Идеями своих романов Федор Михайлович иногда восторгался, любил и долго их вынашивал в своем уме, но воплощением их в своих произведениях, за очень редкими исключениями, был недоволен».
Достоевский сам уже на первой странице «Униженных и оскорбленных» говорит, изображая писателя (явно с автобиографическими чертами): «...мне всегда приятнее было обдумывать мои сочинения и мечтать, как они у меня напишутся, чем в самом деле писать их, и, право, это было не от лености. Отчего же?»
Конечно, не от «спешки», так как Достоевский работал со многими черновиками, «вдохновляясь ею (сценой. –
Полагаю, что времени у него не хватало не потому, что он подписывал слишком много договоров и сам оттягивал заканчивание произведения. Пока оно оставалось многопланным и многоголосым, пока люди в нем спорили, не приходило отчаяние от отсутствия решения. Конец романа означал для Достоевского обвал новой Вавилонской башни.
В старых книгах Достоевский искал и находил споры.
Всякое ограничение при анализе творческого процесса условно. Часто конкретная правда, выделенная, так сказать, слишком крупно, как говорится в типографиях «дубовым шрифтом», становится своеобразной ложью.
Если в книге мы противопоставим одного писателя другому и изолируем их от всего литературного процесса, а главное, от жизни, выражением которой является литературный процесс, то мы начнем утверждать, что Достоевский всю жизнь только и делал, что спорил со Щедриным, или что Щедрин занимался этим, в конце концов, узким делом. Мы заключаем литературу в литературу.