За Камнем

"Может, и выше, но не краше", - отметил про себя Акиньшин. Вон какой непорядок кругом! В парадных залах большие, как струги, кровати и другие, обтянутые парчовыми тканями диваны стоят на гнутых ножках как попадя, будто в спешке наставлены. Вдоль стен с высеченными в камне рисунками - нагромождение сундуков, некоторые - с откинутой крышкой. Падающие из высоких узких окон солнечные лучи играли в россыпях жемчугов, фасолинах изумрудов, горошинах красных, синих и жёлтых каменьев, из коих писарь и названия-то не все знал. Прикрасы отражались в тугих боках серебряных кубков, в сияющих золотом блюдах и чашах, накиданных в сундуках тут же, вперемежку. Рядом навалены огромные тюки с мягкой рухлядью: собольими, куньми и лисьими шкурами. Если и представлял себе Акиньшин ханское богачество, то именно так! "Вот бы Ермаку Тимофеичу дать знать! Забрал бы, откупился от царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича", - подумал Степан, но вспомнил про убиенных Микиту Сиволапа с Федей Клином.

Не простит атаман...

Мараш скомандовала разгружать телеги. Когда все корзины с золотыми плинфами были расставлены вдоль стены, Степан не утерпел и прошёл в другую залу, вход в которую находился под аркой. И здесь горы беспорядочно сваленных в кучи сокровищ - и ни одной живой души.

Вдруг через тишину залы потянулся тонкий свист - словно в дудочку кто подул. Акиньшин оглянулся. Звук шёл из неприметной двери в дальней стене. Степан открыл дверь и ахнул. В зале находились не татары. Не вогулы с селькупами. Не мелкие людишки из племени Мараш. Это... писарь не знал, как их назвать. Он уже хотел было притворить тихонько дверь и дунуть отсюда - бежать, куда глаза глядят! Но один... одна тварь поднялась во весь свой агромадный рост и стала надвигаться на Степана. Из плотного тулова, обтянутого гладкой шкурой, росла маленькая голова с чернявым длинным личиком и продолговатыми глазками, взгляд которых пронизывал насквозь, добирался до самой души, на дне которой, в самых пятках, трепыхалось заячьим хвостиком сердце Степана.

"Не бежать от собачонки, а пойти прямо", - пришли на ум слова старшего брата, и Степан погодил убегать, вскинул пищаль. Чудище продолжало приближаться. Степан зажмурился и выстрелил, но пуля отскочила от тулова аки горох от медного котла, а тварь только почесала тугое пузо, подхватила Степана словно нашкодившего котёнка и вынесла в круг сородичей.

Они поглядели на него и продолжили свистеть между собой, будто в трубку дули. А чем дули? Никакого рта не было. Пониже глаз две дырки малые - и всё. И выражение гладкой морды ни у кого не менялось. Не понять, рады или осердились, болезные. Это всё Степан потом разглядел, когда сообразил уже, что пугалища вовсе не собираются его жрать. А сначала-то ух, как жутко стало! Вот чуяло же сердце, что неладно всё в Сибири. Знать, правду старики говаривали: живут местами людишки дюже безобразные! Уразумев, что им нет до него никакого дела, Акиньшин перекрестился, осмелел и начал приглядываться к чужакам. Они сидели себе и посвистывали, словно птички, размахивая почти человечьими руками. А вскоре, к своему удивлению, Степан начал понимать, о чём они свистели. Однако, понятое вообще не входило ни в какое разумение.

- Ну, всё, последние из междуречья прибыли. Пора грузить и отчаливать, - просвистел пузатый, которого Акиньшин обозвал про себя Пентюхом.

- Хорошо нынче поживились. Всю нашу планету сможем покрыть золотым одеялом. Пора! Засиделись мы здесь, - согласилось второе пугалище, на маленькой голове которого торчали во все стороны медные волосы, таких обычно прозывали шпынь-голова.

Третий, вальяжный и вялый, чисто киселяй, прикрыл глаза и, кивнув в сторону Степана, лениво свистнул:

- А с этим что будем делать?

Неожиданно для самого себя Акиньшин спросил:

- Не поделитесь богачеством? Куда вам столько?

- Вот наглец! - Пентюх как будто удивился, а у самого даже морда не покривилась. - А тебе оно на что?

- Ермаку Тимофеичу надобно, откупиться от царя-батюшки. Казаки столько живота положили, искавши его. А оно тут у вас грудами валяется... вижу, без надобности...

- Ну, это не твоего ума дело, - Шпынь-голова взъерошил изящной лапкой и без того взъерошенные волосы и добавил: - А твоего атамана уж и в живых нет.

- Как это?

- А вот так. Гляди, - лохматый нажал на какую-то пуговку на стене, и тут же на ней проступила картина. Да так ясно, будто Степан сам там оказался и смотрел на происходящее с берега.

Ночь. Большая луна повисла над стругами. А в них лежат вповалку казаки. Спит Ермак Тимофеевич, а рукой придерживает саблю на боку - ту самую, что добыл в одном из боёв с татарами. Не спит только часовой. Ходит дозором по берегу. Подкрались к нему сзади вороги. Упал, нет часового. И вот уже над Ермаком занесён боевой топорик.

- А - а-а! - закричал Степан. - Как же так? - Оглянулся беспомощно на этих, но бесчувственные даже не пошевелились. - Ну хоть бы панцирь ему - грудь защитить!