За хлебом

Увидев издали дочь, стоявшую на тротуаре перед домом, Вавжон удивился и прибавил шагу.

- Ты чего здесь стоишь? - спросил он.

- Хозяин прогнал нас с квартиры!

- Прогнал?

Дрова вывалились у него из рук. Это было уже слишком. Прогнать их в ту минуту, когда есть дрова и картофель! Что же им теперь делать, где испечь картошку, что поесть, куда идти? Вслед за дровами Вавжон швырнул и шапку в грязь.

- Господи боже! - оторопело прошептал он, растерянно посмотрел на дочь и еще раз повторил: - Прогнал?

Потом хотел было куда-то идти, но раздумал и хриплым от гнева голосом сухо спросил:

- Что же ты его не просила, разиня?

- Я просила, - со вздохом ответила Марыся.

- И в ноги кланялась?

- Кланялась.

Вавжон закружился на месте, как червяк, когда его проколют. У него потемнело в глазах.

- А, чтоб ты пропала! - крикнул он.

Девушка с тоской взглянула на него.

- Я-то чем виновата?

- Стой тут и никуда не ходи. Я схожу сам, попрошу, чтобы он позволил хоть картошку испечь.

Он пошел. Через минуту в сенях послышался шум, топот, громкие голоса, и на улицу вылетел Вавжон, которого, видимо, вытолкала сильная рука.

С минуту он помолчал, потом коротко сказал:

- Пойдем.

Девушка наклонилась и подняла узлы. Для ее истощенных сил они были тяжелы, но отец ей не помог, точно забыл или не видел, что она не в состоянии их тащить.

Они пошли. Две такие жалкие фигуры - старика и девушки, - наверно, привлекли бы внимание прохожих, если бы эти прохожие не так привыкли к виду нищеты. Однако куда же им идти? На какую еще муку?

Девушка дышала все тяжелее и прерывистее, потом зашаталась и, наконец, умоляющим голосом сказала:

- Возьми вещи, отец, я больше не могу.

Вавжон будто вдруг проснулся.

- А ты брось их!

- Да ведь могут пригодиться.

- Не пригодятся.

Внезапно обернувшись, он увидел, что девушка стоит в нерешимости, и с бешенством крикнул:

- Брось, не то убью!

Она послушалась, испуганная, и они пошли дальше. Старик несколько раз повторял:

- Если так, то будь что будет! - потом умолк, но что-то недоброе сверкало у него в глазах.

По узким, утопающим в грязи уличкам они вышли в порт, поднялись на длинный помост на сваях, прошли мимо домика с надписью "Приют моряков" и спустились к воде. В этом месте строился новый док. Высокая платформа, с которой вколачивали сваи, выступала далеко в море, а между досок и балок сновали люди, работавшие на стройке. Марыся не в силах была дальше идти и села на сваленные грудой балки; Вавжон молча сел подле нее.

Было уже четыре часа дня. В порту царило обычное оживление. Туман рассеялся, и яркое солнце залило светом и теплом двух бедняков. С моря веяло свежим, живительным дыханием весны. Кругом было столько лазури и света, что глазам становилось больно. Вдали морская гладь сливалась с небом. На этом лазурном фоне высились мачты и трубы пароходов, от дуновения ветерка развевались флаги. На горизонте шедшие в порт суда, казалось, подымались в гору, будто вынырнув из воды. В ярких лучах солнца распущенные паруса, словно облачка, сверкали ослепительной белизной на водной лазури. Другие суда уходили в океан, вспенивая за собой воду. Они шли в ту сторону, где были Липинцы, где было их утраченное счастье и покой. Вот и думала девушка, чем они так согрешили, чем прогневали господа бога, что он, такой милосердный, отвернулся от них обоих и бросил их тут, на далеком берегу, среди чужих людей. А будь на то его воля, он мог бы вернуть им счастье. Сколько судов уходят в ту сторону, а все уходят без них. Измученная Марыся снова унеслась горестной мыслью к Липинцам и к Яську-конюху. Думает ли он там о ней? Помнит ли ее? Она-то помнит: забывают только счастливые, а в горе и одиночестве мысль вьется вокруг любимых, как хмель вокруг тополя. А он? Может, посмеялся над старой любовью и уже сватов заслал в другую хату? Верно, и думать постыдился бы о такой нищенке, как она, а у нее, и правда, нет ничего на свете, кроме "веночка из тимьяна", и никто уже не зашлет к ней сватов - разве только смерть.

Ей нездоровилось, поэтому она не очень чувствовала голод, но от слабости и душевной муки Марысей овладевала дремота. Глаза невольно закрывались, голова клонилась вниз. Минутами она просыпалась и открывала глаза, потом опять их закрывала. Ей снилось, что, блуждая по каким-то ущельям, она свалилась в пропасть, как та Кася в крестьянской песне, что упала в "Дунаец глубокий", и она тотчас услышала как бы продолжение этой песни:

То увидел Ясек на крутой горе,

К милой он спустился на шелковом шнуре,

Короток шнурок был, с аршин недостает.

Милому Марыся косу подает.