За Храмовой стеной. Книга Памяти (сборник)

«История не терпит оптимизма» –

Сказал царю однажды Карамзин.

«Всему виной идеи солипсизма

И демиург – властительный кретин,

Всему виной природа человека» –

Нам говорил на лекциях Зимин

И Александр Зиновьев на исходе века

Нам эту мысль еще раз повторил.

Конец всему, когда мельчают люди,

У нищих духом в жизни все не так!

Угас в потомках голяди и жмуди

Инвентор мысли, Зодчий и Мастак.

Я помню, Эгис, то шальное лето,

Музей науки, рядом старый сквер…

Тогда Малдонис, ромом перегретый,

Ругал, как мог, прогнивший СССР.

Но ты сказал: «Увы, ушла Эпоха,

Мы скажем ей: спасибо и прощай

Без громких слов и лицемерных вздохов.

Она в себя вместила ад и рай –

Нам от нее отвлечься бы неплохо…

Давай со мной поедем… в Зарасай!

Там есть одна пивная неплохая,

Там пиво пьют на старых жерновах,

Там мирно спит История живая…

Там хорошо…

И там неведом страх…

Когда еще представится…

не знаю…

Чего таить…

Я умираю…

Пока не поздно – едем

в Зарасай!»

Дело акмеиста

Грустное дело.

Печальное дело…

Громкое имя и злая судьба:

Лучше не будет,

не будет, как было,

А будет беспамятство,

бред и могила…

Пропащее дело. Труба…

И вещие сны как густые туманы

Навязчивой лжи

и большого Обмана,

И тени героев,

и тени былинок

Ложатся угрюмо на мерзлый суглинок…

Как тесно живется,

как мыслится глухо

В жилищах неволи,

где люди так грубы…

Отсохло от голода левое ухо,

И в глотку втянулись

бескровные губы,

Грустное дело.

Печальное дело.

Был человек, а в итоге – Никто.

И наглое Лихо

по праву одело

На голое тело чужое пальто.

Обычное дело.

Остывшее тело.

Никто похоронен в исподнем белье.

Четыре доски

из бракованной ели,

Картонная бирка на левой ноге…

Светлые мысли.

Свинцовые вежды.

Уже наготове кирка и носилки.

Легкий полет

над убогой коптилкой…

Разбросаны письма от Нади-Надежды,

Клочки переводов и телеграмм…

Так умер в неволе

Поэт Мандельштам.

Знак вопроса