За краем мира

Волка тащила Молли уже изо всех сил, но девочка вдруг оттолкнула вервольфу, бросилась вперёд, туда, где, прижимаясь к земле, упрямо отстреливалась пехота Rooskies, с меткостью опытных охотников выцеливая тех, кто имел неосторожность высунуться из-под защиты ползунов.

Но огонь их слабел, артиллерия выбила многих, и между наступающей линией Королевства и лазаретом уже не оставалось почти никого.

Таньша и Всеслав как-то сами по себе остались позади. Молли даже не поняла, как это она оказалась вдруг среди залегших стрелков Rooskies; оказалась стоящей в полный рост, не пригибаясь под пулями.

Она сейчас не верила, что в неё попадут.

Нет, даже так – она знала, что в неё не попадут. Как не могли попасть в чародейку Предславу Меньшую, пока за митральезой не оказалась она, Молли…

Долг крови, говорили ей. Долг крови.

Три ползуна, изрыгая клубы дыма и пара, наддали ещё. Что-то свистнуло возле самой Молли, что именно – она не знала, да это было и неважно.

Они не пройдут.

Дивное, горячее, жгущее разворачивалось внутри, в душе, в сердце, росло, ширилось, рвалось наружу.

Они. Не. Пройдут!

Бой грохотал вокруг, ветер бил в лицо, свистела вокруг свинцовая смерть, но Молли этого не замечала. Она была сейчас бессмертна. Бессмертна и неуязвима, и не отлита была ещё пуля по её сердце, не выкован снаряд по её душу.

Ноги словно отрываются от земли, тают и гаснут звуки мира окрест, и жарко пылают уже не кончики пальцев, но все руки до самых плеч.

Они! Не! Пройду-у-у-ут!..

Застыли в небе чёрные точки бомб, извергнутых витыми глотками гаубиц. Промчавшись по дулу, раскручиваясь на винтовой нарезке, снаряды взмыли в небеса хищной стаей и сейчас обрушивались вниз, все до одного – в неё, в неё, в неё.

И она звала их, манила, тянула на себя, словно чудовищный, неподъёмный груз.

Ко мне. Ко мне. Ко мне.

Поле боя послушно расстилалась перед нею, словно праздничная скатерть, и она, Молли, была сейчас поистине всесильна.

Жгучее пламя клубилось вокруг рук, вздымалось над плечами, растекаясь по ветру дивным огненным плащом.

Кровь становилась пламенем, пламя мчалось по жилам, пламя проникало в самую сердцевину костей.

Ещё немного… ещё самую малость…

«Сгоришь! – закричал чей-то голос внутри сознания. Вроде б госпожи Средней, но нет, сильнее, и… древнее, наверное. – Сгоришь, глупая! И всё вокруг зажжёшь!..»

Сгорю? Неважно!..

«Отпускай! Отпускай, слышишь?!»

Как же хорошо в этом огне! Какой он ласковый, мягкий, как он лучист и тёпел! Обнимает, словно рука друга, согревает, словно одеяло в детской. Нет, я не хочу отпускать его, ещё немного, ещё чуточку….

«Отпускай!!!» – заорал надтреснутый старушечий голос в самое ухо.

И Молли отпустила.

Словно исполинский огненный молот низринулся с небес прямо на ползущий в середине бронепаровик. Сгусток пламени, вытянувшийся из руки Молли и грянувший прямо в основание трубы. С лёгкостью проломивший броневые плиты и пошедший дальше, глубже, круша трубы и паропроводы, стенки котла и огневодные трубки, колосники, саму топку и вообще всё, что попадалось ему на пути.

Молли на миг словно сама оказалась внутри гусеничной машины, в её тьме, среди запахов масла, оружейной смазки, угольной гари, пороха; мелькнули, словно призраки, замершие фигуры людей, бледные и смазанные.

Мелькнули правильные ряды жёлтых снарядов.

Огонь объял боеукладку, завывая от злобного торжества. Он заполнял собой всё, не слушая истошных воплей, он выплеснулся из люков и щелей, из амбразур и бойниц, он повёл могучими плечами, словно пленный воин, наконец-то набравшийся сил разорвать путы, – и тщательно заклёпанные швы меж броневыми плитами послушно расступились.

Там, где только что, натужно пыхтя и изрыгая снаряды пополам с пулями митральезы, ползло механическое чудовище, – там росло и ширилось, лезло вверх, к тучам, весёлое, огненное, золотисто-оранжевое облако.

Но огня было ещё много, очень много, он не унимался, он требовал выхода – и Молли, всё на том же диком кураже, не ощущая, где она – на земле, над землёй или вообще под облаками, потому что поле боя она видела словно с высоты птичьего полёта, ударила снова. По второму из ползунов. Ударила прямо в лоб, в тупое бронированное рыло, в заливающуюся злобным треском митральезу; ненависть сорвала блок стволов с крепления, вбила его в тесное пространство ползуна, словно тараном, прошибла им стенку котла, вогнала его на всю глубину, словно охотник, копьём поражающий чудище до самых кишок и желудков.

И лишь после этого, услыхав дикие вопли обожжённых паром, огонь милосердно положил конец их мучениям.

Боковые стены вместе с пушками рухнули во мгновенно растаявший снег, крышу, что уже разламывалась на части, подбросило футов на тридцать, если не на все пятьдесят; а огонь, не останавливаясь, множеством яростно-ярких, шипящих змей кинулся к третьей – и последней – машине.

Молли встряхнула руками, потому что огонь, даром что её собственный, жёг уже нестерпимо. Встряхнула – и целый веер пламенных брызг устремился к замершему вдруг ползуну.