За краем поля

   Поселение с сшибленным указателем нашлось не сразу, упорно прячась от путников и сборщиков подати за небольшим леском. Жители мрачно смотрели на меня, как на того самого сборщика, крутили за спиной шиши и напрочь отказывались лучиться гостеприимством и добросердечностью, что обещали всем иноземным туристам путеводители по родным Словонищам. Хлеб-соль с рушниками и чаркой, разумеется, меня тоже обминули, хотя картошка-подгорелка всё-таки досталась под добрые пожелания радушной за деньги хозяйки: "Ты ещё повозникай, цаца столичная, - я туда крысиной отравы насыплю".

   Практический материал нашёл меня в маленькой расхлябанной избушке, упрямо занимавшей самое завидное место в деревеньке и не желавшей разваливаться на радость многочисленным претендентам на лакомый участок. Условно под рабочий материал сошла бы и необъятная хозяйка хибары, с противным пищаще-скрипящим голоском, такого замшелого возраста, что и в самом акте убиения нужда отпадала. Но я напомнила себе, что практикум у меня не по нежитеводству, и что именно такие назойливые бабки отличаются упырьей живучестью и обиднейшим долголетием вкупе с превреднейшим характером. Бабтя долго перечисляла свои хвори, попутно ругая меня, что я не лекарь, и оглядывая на пример наличия психических отклонений. Это она, по бытовой логике, правильно делала: кто в своём уме будет ходить по домам и интересоваться, нет ли у хозяев чего-либо большого и живого, требующего срочного убиения. Тем не менее, мы сошлись, после яростных споров и каких-то подвываний о почившим двадцать лет назад кормильце (словно именно я приложила к этому почиванию свою ещё не появившуюся тогда ручку), на том, что я сама забиваю скотину и предоставляю тушу в полное бабкино пользование, а взамен получаю возможность творить с праведной душой целомудренной животины всё, что пожелаю. Выгода была налицо, притом бабкино, но унизительно шляться по дворам таких хмурых и неразговорчивых аграриев для меня было хуже кори.

   С ужасом воззрившись на место экзорцизма, я с трудом подавила отвращение и искренне пожалела, что отправилась на практику если не в новых, то, во всяком случае, любимых (что вдвойне обидно) сапогах модного городского покроя на внушительных каблуках. Не чищенный, видать, с потери кормильца хлев на подвиги не воодушевлял, я даже заходить в него побоялась, чтоб глянуть на "славного любимого единственного поросёночка". Акт святотатства было решено перенести на вечер, а лучше ночь, во избавление от услужливо хихикающих соседских малолеток и жужжащей над душой бабки, умоляющей спросить у вызванного духа, не обижается ли её славная кровиночка на такое ужасное предательство со стороны хозяйки. В идеале, несколько часов до экзорцизма должны тратиться на очищающий транс или сон, на худой конец, но я была слишком взвинчена бабкиными нотациями и кроватью типа "блошиная сказка".

   На закате я тяжело вышла из дома, напоминая себе то ли золотаря, то ли мясника. Голенища дорогих сапог тщательно перекручены (для надёжности закреплены конопляной верёвкой) краями безразмерных мужских портов, худших из всех, что я смогла найти в своих запасах. Я их подобрала по дороге, торчащими из подозрительного дупла, и собиралась сдать алхимикам для опытов, а теперь позорилась в них сама и с содроганием молилась, чтоб ничего не подхватить. Столь же отвратительной рубахи найти не удалось, и потому пришлось одалживать бабкин не отстирываемый дранный халат, застегнув на спине поверх собственной рубашки. Голову прикрывал бахромчатый от моли платок, торжественно вытянутый из подпечка хозяйской облезлой кошкой. На руки пришлось с писком натянуть выданные ещё в начале ученичества кожаные перчатки по локоть. Венчала сей выкидыш природы коса, туго намотанная вокруг шеи, чтоб не свалиться ненароком в ближайшую лужу. Её было особенно жалко из-за постоянных проблем с отращиванием.

   На пороге под торжественные причитания мне было выдано орудие усекновения. Когда-то, ещё до основания Замка, таким наши далёкие предки приносили в жертву младенцев, но уже тогда именно этот экземпляр был отброшен из-за тупости. Длинная деревянная ручка в подозрительных бурых разводах крепилась к металлическому лезвию хлипенькой ржавой проволочкой, готовой вот-вот рассыпаться от старости. Само лезвие больше напоминало шило переросток слегка сплющенное с двух боков и странным образом расширяющееся к концу, видимо некогда хороший мясницкий нож пытались точить до последнего куска железа. Я со смесью отвращения и ужаса взирала на своё оружие, искренне не представляя, куда его можно воткнуть поросёнку, чтоб по всем правилам убить с одного удара. Отложив сей грозный реликт в карман, я смело и, надеюсь, не слишком комично направилась к хлеву, где уже разложила на низкой крыше узел с серебристо светящимся демонцом и "корявую щербатину" на крепких ремнях.