За красными ставнями

Поправив панаму, Г. М. вышел из гаража, прошелся вдоль каменной ограды лестницы, потом вернулся и начал подниматься по ступенькам, наполняя легкие ядовитым дымом.

Выйдя на балкон, он невольно остановился, хотя вид сверху скорее мог бы привлечь романтичную Морин.

Одна из мраморных нимф на балюстраде была облачена в длинное одеяние из желтых цветов. В мраморной вазе, свешиваясь к полу, благоухали пурпурные цветы. Внизу, среди темно-зеленых холмов, тянущихся к голубой, мерцающей на солнце бухте, открывался вид на Танжер. Склон усеивали белые дома с красными крышами, напоминавшие сверху игрушечные. Единственную диссонирующую ноту вносила водонапорная башня, казавшаяся высокой только потому, что стояла на гребне, но словно делающая ниже стройные кирпичные минареты мечетей. Вдалеке слева виднелись высокие стены Казбы, древнего арабского квартала, поднимающиеся над невидимыми желтыми песками.

В воздухе сочетались средиземноморская томность и североафриканская терпкость. Его хотелось пить, как изысканное вино.

Г. М. внезапно встряхнулся, вынул изо рта сигару и огляделся вокруг.

— Хм! — произнес он.

Балкон был выложен красными неглазированными плитками, на которых стояли плетеные кресла и стулья с мягкими подушками. Он тянулся только вдоль части дома, оканчиваясь у выступа на дальней стороне с французским окном, и находился наполовину в тени, падающей от верхнего этажа.

В центре террасы стоял плетеный стол, чья красная крышка была нагружена бутылками, стаканами, ведерком со льдом и сифоном с содовой, а также аккуратной стопкой рапортов и досье. Со стула рядом поднялся низкорослый полноватый мужчина без головного убора, но в полном обмундировании, включая красные петлицы штабного офицера и погоны полковника бельгийской армии.

Его большую голову покрывали короткие седые волосы, сквозь которые просвечивала розовая кожа. Лицо было румяным и жизнерадостным — даже вытянувшись по стойке «смирно», выпятив вперед обтянутый кителем толстый живот, он продолжал улыбаться. В густых черных бровях виднелись белые нити. Но прежде всего привлекали внимание блестящие и смышленые голубые глаза.

— Сэр Генри Мерривейл? — добродушно осведомился он.

— Ca va, mon gars?[16] — отозвался Г. М. с его достойной порицания фамильярностью парижского таксиста. — Votre femme n'a pas couche sur le pin de votre chemise? C'est vrai: je suits le vieux bonhomme.[17]

— О, я немного говорю по-английски, — сказал его собеседник, склонив голову набок с тайной радостью человека, знающего, что он отлично владеет английским языком. — Давайте будем беседовать на этом языке. Для меня это явится хорошей практикой.

— Превосходно! — кивнул Г. М. — Мне говорили, что мой стиль отличает Эддисонова чистота.[18] Запоминайте мои обороты речи, и Боб — ваш дядя.[19]

Незнакомец усмехнулся, хотя и выглядел несколько озадаченным.

— Тогда разрешите представиться, — сказал он. — Я полковник Дюрок.

Он протянул руку одновременно с Г. М. Рукопожатие получилось крепким и искренним, так как каждый инстинктивно ощущал в другом родственную душу.

Несмотря на многочисленные отчаянные (или, если вы предпочитаете, нелепые) эскапады, Дюрок умудрился остаться невредимым в течение двух мировых войн. Ни один пулемет не мог его остановить, ни одна тюрьма не могла удержать. Он всегда появлялся, когда его не ждали, среди разрывов гранат. Наград у него было столько, что ему казалось излишним носить даже одну из них. Г. М. хотя и не знал, но чувствовал это. Со своей стороны Дюрок был наслышан о подвигах Г. М., и они приводили его в восторг.

— Боже мой, я забыл о гостеприимстве! — воскликнул он, беря со стола коробку дорогих гаванских сигар. — Почему бы вам не попробовать одну из них, друг мой? Хотя я вижу, вы уже курите.

Г. М., сделав затяжку, выпустил ядовитый дым в лицо собеседника. Дюрок не вздрогнул и не поморщился, а всего лишь задумался.

— Можете достать такие сигары в Танжере? — осведомился Г. М.

Маленький седовласый полковник печально покачал головой.

— Гораздо худшие! — ответил он.

— Неужели? — сразу встрепенулся Г. М.

— Друг мой, вы когда-нибудь пробовали настоящую черную сигару из Марселя? Нет? Я закажу их для вас.

Полковник сел за стол и написал в блокноте по-французски аккуратным почерком: «Поручить сержанту Чокано достать для сэра Г. М. самые жуткие сигары, какие можно приобрести в Танжере». Потом он вскочил со стула. Его румяное лицо сияло.

— Allons prendre un verre![20] — произнес он истинно бельгийскую фразу, достойную Гастона Макса.[21] Француз сказал бы «quelque chose a boire»[22] и с куда меньшим смаком.

— Меня это устраивает, полковник. Я имею в виду, est-ce qu'il y a du visky-soda?[23]

— Mais naturellement. Vous etes anglais, voyons. Ici vous voyez le Johnny Walker, le John Haig, le White Horse…[24]