За Кубанью

— Он о тебе спрашивает, Максим, ему с каждым днем хуже.

Максим гладит тонкие пальцы на проволоке.

— Максим, он может сгореть. Если бы я могла, принесла бы его сюда — он не поверит, что ты приходил.

— Подожди! — Максим бежит к машине, долго уговаривает Геннадия. Возвращаются вдвоем. Геннадий машет рукой Фатимет и скрывается в конторе.

— Какие у тебя друзья, Максим!

Максим сжимает тонкие пальцы на проволоке.

— Как он заболел?

Фатимет рассказывает…

— Сюда, Максим. — Из окна конторы высовывается голова Гены.

Врач разглядывает Максима, недоверчиво спрашивает:

— Вы — отец Казбека?

— Да!

Врач снимает с вешалочки-катушки халат, протягивает ему.

— Пять минут, не больше. Ни за что не хватайтесь, к больному не подходите…

— Все будет в порядке, — успокаивает врача Геннадий.

Во дворе Максим окликает Фатимет:

— Пошли…

— Ой, Максим… Ты не знаешь…

Барак, душный запах карболки, стриженая головка на соломенном тюфяке. И на весь барак отчаянный, бредово-счастливый крик:

— Максим! — Казбек пытается вскочить на ноги.

— Лежи, Казбек, меня пустили с условием, что ты будешь вести себя спокойно. Ты должен обязательно выздороветь.

— Я выздоровею, — обещает Казбек.

— А я буду ждать тебя у ворот. Ты это знай: я буду ждать. Пока ты не выздоровеешь, я никуда не поеду.

— Жди, Максим, я обязательно выздоровею.

Потом они занимают старую позицию — он за воротами, она — у ворот. Подходит врач.

— Фатимет, пора. — Максима он не замечает.

— Мне пора, Максим, я ведь тут работаю. Няней…

Если тебе некогда, не приходи. Теперь Казбек будет делать все, что нужно. Он ведь боялся, что ты забыл его.

— Придет же такое в голову, — бормочет Максим.

Она убегает — тоненькая девочка с большими глазами, в которых сквозь горе прибивается искорка надежды. Но Максим понимает: все ее мысли — о сыне.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Улагай впервые осматривает запасный лагерь. В домике командующего три крошечные комнатушки, включая переднюю, добрую половину которой занимает топчан дежурного. В спальне — шкафчик, тумбочка, солдатская железная кровать с соломенным тюфяком, в кабинету — стол и стулья. Бревна хатенки оклеены аляповатыми обоями. «Видимо, подбирал Аслан», — морщится Улагай. Остальные помещения — крохотные срубы с подслеповатыми оконцами, даже без тамбуров. Во всю длину нары, столик, табуретка, а то и просто одни нары.

«Бедновато. Впрочем, приемы они здесь устраивать не намерены, обойдутся», — думает Улагай.

Он заглядывает на кухню. О, у них целые хоромы: рядом с комнатой, в которой выложена плита, — небольшая столовая, к ней пристроено жилье для поваров. Видимо, сами старались.

Улагай входит в жилую комнату. Двое сидят на полу, хлопая картами. Увидев начальника, вскакивают.

— Вольно, — командует Улагай. — Сколько вас на кухне?

— Двое, зиусхан, — докладывает старый знакомый Улагая, прислуживавший ему еще в корпусе толстяк Кадырбеч. — Третьего не подобрали. — Масляные глазки его оживляются. — Я все попросить хочу, да не решаюсь…

— Ну давай, — снисходительна разрешает Улагай. Ему нравится, когда подчиненные робеют перед ним: на таких можно положиться.

— Есть на примете повариха. Королева… Двести блюд знает, и сама… — Кадырбеч подносит пальцы ко рту.

— Как же вы тут? Все вместе?

— А что? Она согласна, и мы согласны. Впереди зима, до аулов далеко, да и уходить нельзя.

Улагай в затруднении. Ему не хочется отказывать, но и разрешать нельзя — слишком велик соблазн для остальных. Офицеры начнут наведываться, охрана, могут возникнуть поводы для междоусобиц.

— А что другие скажут? — колеблется Улагай.

— Зима идет, — не отступает повар. — Людям скучно будет. Ведь до весны все равно без дела. Охрана хочет попросить разрешения прачку нанять. У нас — своя, у них — своя…

— Ну что ж, — решается Улагай. — Но чтоб порядок. Без драк. И это… чтоб здоровая была.

Улагай все еще колеблется: присутствие женщин может отрицательно повлиять на дисциплину. Но в то же время люди всю зиму проведут без дела, взбеситься можно. Он-то сам будет время от времени проветриваться, а им запрещено покидать территорию штаба. Как бы не разбежались. Он лично инструктирует Аслана насчет женщин. Прежде всего пусть убедится, что они не связаны с ЧК, — сейчас ни на кого надеяться не приходится, даже на проституток.

Агенты ЧК все чаще будоражат воображение Улагая. Раньше он о них и не вспоминал, но после бегства Максима сон его стал неспокойным. А что, если у Ильяса остались в охране дружки? Ночью свяжут и приволокут в ЧК. Помогли же они Максиму. Не нравится ему и то, что Зачерий перешел на нелегальное положение. Умен он, правда, и проницателен, но тем и опасен: уж если попадется — продаст, не торгуясь.