За Кубанью

— Сможем.

— Петр, подежурь у калитки, стучать не будут.

Пулемет готов. Максим задувает коптилку и идет сменить Петра. Присев у калитки, прислушивается. Нет, не к улице, там все совершится без него. Его интересует, что делается у Османа. О чем говорят супруги? Максим и не подозревает, что они никогда ни о чем не разговаривают: у них нет никаких точек соприкосновения.

Не идет Фатимет…

Осман не страдал бессонницей, но в эту ночь и ему не спалось — он мучительно размышлял над тем, как лучше поступить. Валюта незаметно уплывает. Он считал, что, пока в его доме красные, за деньгами никто не явится. Черта с два! Ибрагим не боится никого. С такими лучше не спорить.

Фатимет теряет терпение. Может быть, через несколько минут Максим прикроет за собой калитку. Она и не услышит. Выбежит, а его уже нет. Ей становится страшно. Но вот Осман засыпает. В эти минуты она не колеблется и, набросив платье, выходит. Максим встречает ее у порога. Берет за руку. Она не отнимает ее. Он слышит ее прерывистое дыхание.

— Фатимет, — говорит Максим. — Когда умирал твой отец, ты не могла поступить иначе. А теперь? Ты молода, красива, ты можешь устроить свою судьбу иначе. — Максим, не решаясь сказать о своей любви, питается уговорить ее переехать в город. — Мы поможем тебе определиться на работу, станешь самостоятельной. Тогда решишь и все остальное. Казбек знает мой адрес, приезжай вместе с ним. Мальчуган в школу пойдет. Мы очень сдружились.

Фатимет молчит. Как поступить? Она верит Максиму, тянется к нему всей душой. Да, о таком мечтала когда-то. Но то были девичьи грезы. Теперь она стала взрослой, помнит, что она черкешенка. А раз так, остается одно — коротать век с Османом.

— Если через месяц не появишься в городе, приеду за тобой.

Она берет его за руку, гладит ее. Время останавливается, замирает, как всадник на всем скаку. Черная ночь и тишина.

Максим порывисто обнимает Фатимет. Она неловко прикасается губами к его щеке. Испугавшись этого нечаянного порыва, отстраняется от него, отбегает. Оттуда шепчет:

— Прощай, Максим. Не приезжай, я все равно останусь в ауле. Прощай, Максим, забудь меня…

Тихий голос из-за забора отрезвляет его, заставляет вспомнить о суровой действительности. Вот уже отряд погрузился на подводы.

Скрип колес, конское ржание.

«Что она сейчас делает? — думает Максим, устанавливая пулемет на задке подводы. — Наверное, плачет. Уткнулась лицом в подушку и плачет».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Свободный вечер! Рамазан даже не мечтал о таком счастье. С тех пор как он вернулся к Мерем, они встречались урывками, не виделись дней по пять, а то и десять. Оставаясь в городе, он засиживался в секции или бывал на собраниях и совещаниях, домой приходил поздно, наспех ел и валился в постель. Однажды Мерем как бы между прочим заметила:

— Что у тебя за работа такая проклятая. Лучше б учительствовал… Уроки кончились, и — домой.

Да, было когда-то такое время. Революция внесла в их жизнь новый ритм. Все полетело кувырком, когда он познакомился с комиссаром по делам национальностей кубанского исполкома Шовгеновым. Днем он мог выступать на собрании, а ночью мчаться на тачанке, чтобы к утру поспеть на митинг в далекий аул. Вечером того же дня принимал в комиссариате людей.

Потом отступление на Кизляр, Астрахань, лепешки пополам с песком, испеченные на вине, глоток воды дороже золота, казачьи налеты, сыпняк, голод, мороз, пурга… На всем пути, как буйки на речном фарватере, — окоченевшие трупы.

И лишь в этих песках, перед лицом обнаженной, свирепой, не прикрытой демагогическими одежками классовой ненависти, до конца понял Рамазан то, что страстно втолковывал ему Мос: борьба не признает никаких компромиссов, ведется до полной победы. И, поняв, научился делать то, что раньше никак у него не получалось: Рамазан научился убивать. Ему, однако, все еще жаль было лишать человека самого дорогого, что даровано ему природой, что уже никак не вернешь и ничем не возместишь, но он это делал.

Короткий отдых в Астрахани, и снова бои. Рамазан учился второму искусству победителя — обходиться без сна, воевать за троих. Учитель стал лихим рубакой, любимцем эскадрона. Потом политотдел, где человек не принадлежит себе ни минуты. Так же работал он и в секции. Чувствовал, что Мерем такая жизнь не устраивает, но верил, что она теперь поймет его так же быстро и правильно, как он два года назад понял Моса Шовгенова. Секция налаживала выпуск первого черкесского букваря, и Рамазан хотел привлечь к этому жену: князь Адиль- Гирей дал дочери неплохое образование. И вот он, этот свободный вечер. Рамазан запихивает бумаги в ящик стола, запирает комнату и несет ключ дежурному. Таков порядок.

Рамазан сбегает вниз по ступенькам, толкает входную дверь и оказывается на улице. Лучи заходящего солнца пробиваются сквозь листву. Хорошо! Рамазан направляется к дому. Радость его велика: он даже не слышит ни того, что его кто-то окликает, ни торопливых шагов за спиной.

— Рамазан, ты что, оглох? — Это произносит человек в такой же солдатской одежде, как и у Рамазана.