За кулисами диверсий

Онода продолжает совершать набеги на деревни, чтобы раздобыть продукты питания, прибрать к рукам все, что плохо лежит — тапочки, крестьянскую куртку, ремешок для обтрепанных штанов. Однажды ему повезло: кто–то оставил на терраске дома транзисторный приемник… Еще в школе диверсантов Оноду обучили обращению с армейской радиоаппаратурой. Этот приемник оказался даже более примитивным, более простым в обращении. С тех пор беглец получил возможность слушать мир. Он понимал, что все изменилось, что и Япония уже не та, но…

В феврале 1974 года на Аубанг приехал бывший студент Норио Судзуки. Он разбил палатку на опушке леса и стал ждать. Как–то под вечер Судзуки готовил на костре ужин. Погода была тихая, джунгли молчали. Вдруг где–то хрустнула веточка. Судзуки насторожился, повернул голову и замер: перед ним стоял человек в истрепанной униформе, с винтовкой наперевес. Почти инстинктивно Судзуки спросил по–японски;

— Вы будете Онода–сан?!

Незнакомец кивнул головой. Потом приблизился, соблазненный запахом вареного риса, мяса и соевой подливки. Присел. Завязался разговор. Судзуки назвал Оноду «героем, который умеет выполнять приказы». Онода распустил слюни. Потом сказал:

Да, майор Танйгути приказал умереть, но не выдать своего присутствия…

А если майор прилетит на Лубанг и отменит свой приказ? — спросил Судзуки.

— Тогда иное дело…

10 марта 1974 года свой пришел к своему. 63-летний Танигути прилетел на Лубанг, чтобы отдать, наконец, приказ Оноде сложить оружие.

«Фарсом бумажных комедиантов» назвал эту сцену один из честных японских журналистов. На безлюдном горном склоне, в кровавых отблесках тропического заката друг перед другом стояли двое — бывший начальник и бывший подчиненный бывшей императорской армии. Все «бывшие». Ветер трепал остатки бывшей шевелюры на голове Оноды, хлестал полусгнившим ремешком карабина по трясущейся руке своего бывшего хозяина. Две тени поверженной армии, не узнавая друг друга (за давностью?!), пялили глаза в темноте, продолжая разыгрывать затянувшийся из–за технических огрехов сценарий спектакля… «Бывшего» требовалось в одночасье приподнять над толпой. Ни полслова о том, что на счету бывшего отряда, которым командовал Онода, десятки расстрелянных и замученных филиппинцев. Ни слова, ни намека на мародерство, насилия, зверства. В собственной вотчине куда проще обстряпать любое, даже самое грязное дельце. Онода раздает интервью, вздыхает с непрошено набегающей слезой о своих погибших самураях Симаде, Акацу, Косука… Да, на чужбине он тосковал по близким, мечтал увидеть родину, но… «самурайский дух»! Он подавлял желание, вставал превыше эмоций и сентиментов…

И вот ему уже предлагают наперебой руку, сердце Дамы света и полусвета. Сколачиваются из «ниоткуда» появившиеся средства «фонда Оноды». Графоманы посвящают ему стихи в японском жанре «хайку», поэты сравнивают его с умытой дождями весной, прозаики числят «совестью нации». Он совершает поездку в местечко Хамамацу префектуры Сидзуока, где встречается со своими однокашниками по разведшколе «Футамата». Добрая сотня бывших диверсантов хлюпает носами, проливая обильные слезы умиления во время церемонии открытия монумента, гранит которого, по идее организаторов этой затеи, должен увековечить «подвиги» Оноды И прочих выпускников школы «Фута мата».

К торжествам были допущены лишь избранные. На церемонии раздавались боевые призывы, игрались военные марши… Наконец Оноду оставляют в покое, предоставив возможность отбыть в свои пенаты. На время от его имени и за него вещает только брат. Тот самый Тосире, который блуждал по джунглям на Лубанге с ручным мегафоном.

Да, томно прикрыв глаза, ощущая в собственном теле частицу перепавшей славы, рассуждает Тосире, наша семья выразила благодарность властям за помощь в поисках дорогого Оноды. Мы были приняты на самых верхах… Нам оказали честь самые, самые… Мы позволим брату совершить поездку на Лубанг. Он хочет отблагодарить местные власти (читай: замести следы совершенных преступлений). Что касается трудоустройства, то наша семья намерена обеспечить его какой–нибудь работой. Правда, пока нам еще не ясно, согласится ли он что–либо делать или нет… Но Онода не собирался отягощать себя общественно полезным трудом. Уж кто–кто, а он–то, прожив некоторое время в Японии, понял, что сама по себе его роль, само по себе его имя двадцать четыре часа в сутки работают на определенную категорию влиятельных лиц. И не он должен их благодарить за вызволение из зелено–лианового плена, а они его, причем пожизненно, за то, что он, Онода, бывший солдат императорской армии, вместе со своим обрезом передал любителям острых ощущений самое ценное для них оружие — «дух Оноды».