За кулисами "Министерства правды"

Давно были симптомы того, что и в эту область творчества могут быть перенесены страсти и ослепления; политической борьбы; может быть красноречивейшей. ссылкой будет то, что писал сам Народный Комиссар. Просвещения по этому поводу: «Человек… который скажет «долой все эти предрассудки о свободе слова, нашему коммунистическому строю соответствует государственное руководство литературой, цензура есть не ужасная черта переходного времени, а нечто присущее: упорядоченной социализированной социалистической жизни», — тот, кто сделает из этого вывод, что сама критика должна превратиться в своего рода донос, или пригонку художественных произведений на примитивна революционные колодки, тот покажет только, что под коммунистом у него, если его немного потереть, в сущности сидит держиморда, и что сколько-нибудь подойдя, к власти, он ничего другого из нее не взял, как удовольствие куражиться, самодурствовать, и в особенности тащить и не пущать… Эти симптомы, конечно, есть, и у нас, не может их не быть, — слишком мы малокультурный народ. Угроза превращения сильной пролетарской власти, в младших агентах и случайных выразителях, в полицейщину… появится налицо и надо ее всячески избегать» («Печать и революция», № 1).

К изумлению и скорби русского писательства, практика новой цензуры буквально осуществляет все то, что предусматривает в этих строках Народный Комиссар Просвещения. Уже нельзя указать границ цензурному усмотрению. Нет никаких норм, которые были бы проведены между дозволенным и недозволенным. Поэтому цензура оценивает даже такие невесомые величины, как настроения, вычитываемые между строк, и запрещает рассказы и стихотворения, настроение которых цензору не правится. Возрождаются худшие анекдоты, занесенные когда-то в историю русской цензуры: в аракчеевские времена «красную девицу» цензура переделывала в «прекрасную девицу»; нынче цензор, гр. Лебедев-Полянский, читая в рассказе Вл. Лидина строчку «на завалинке сидели красноармейцы, командиры, сестры в белых платочках», полагает решение: выбросить сестер вовсе, или указать, что белогвардейские⁸. Истинно-лирический рассказ Бориса Зайцева «Уединение» запрещен за неподходящее настроение, за «отсутствие основательности в рассказе», как объяснил сам цензор автору. Из столь же интимно-лирических стихотворений П. Петровского изъяты цензором те, которые опять-таки пришлись ему не по душе из-за того же неподходящего настроения, в соответствии с чем он сделал, кстати, купюры в предисловии, написанном Ю. И. Айхенвальдом, где были ссылки на изъятые стихотворения⁹.

Так политическая цензура присвоила себе функции литературной критики. В статье А. Эфроса цензором Ландером запрещен к печати абзац, указывающий на двойственность типа русской культуры: низкий, доморощенный, и высший, имеющий всемирный уровень. Так политический цензор присваивает себе функции историка культуры. В статье Н. Эфроса¹⁰ цензор наложил запрет на утверждение, что Малый театр является драгоценным наследием прошлого русского театра. Так политическая цензура присваивает себе функции театральной критики.

В библиографическом бюллетене издательства «Задруга» запрещены рецензии А. А. Кизеветтера на книги проф. Платонова о Борисе Годунове¹¹, академика Шахматова о происхождении русского племени¹², профессора Готье о смутном времени¹³, ибо, по заявлению цензора Полянского редактору журнала, рецензия А. А. Кизеветтера на книгу Платонова не совпадает с рецензией на нем М. Н. Покровского, прочитанной цензором в журнале «Печать и революция»¹⁴, и что то же может быть с остальными рецензиями. Так политическая цензура присваивает себе функции последнего судьи в вопросах научного историоведения, соединяя это высокое притязание с редким проявлением духовного сервилизма.

Совершенно запрещены книги Н. А. Бердяева «Достоевский» и «Конец Ренессанса» — за религиозное мировоззрение автора¹⁵. Так политическая цензура присвоила себе функции последнего судьи в вопросах религиозной совести, уже нарушая даже Советскую Конституцию, провозгласившую и действительно соблюдавшую не только свободу вероисповедания, но и свободу религиозной проповеди¹⁶.

Из накопившихся фактов цензурной практики Всероссийский Союз Писателей приводит здесь, конечно, самые типические, но он считает нужным сейчас же подчеркнуть, что эта практика буквально с каждым днем становится все шире и безудержнее, и что это заявлением могло бы быть обширным собранием анекдотов вышеприведенного типа, если бы не сознание, что дело не в их арифметическом количестве, а в том, что они являются симптомами быстро развивающейся и обычной болезни, которая коренится в организме всякой цензуры.