За кулисами Мюнхенского сговора. Кто привел войну в СССР?

Как быть со всем этим, если евреев тогда убивали в первую очередь, если всех, еще только заподозренных в прокоммунистических или проспартаковских симпатиях, убивали тоже в первую очередь, причем сначала убивали, а уж потом, если оставалось время и, самое главное, желание, интересовались, кого же все-таки шлепнули?! Как быть со всем этим?! Ведь он остался жив, хотя взяли его, что называется, с поличным, да еще и по подозрению в таком тяжком преступлении, как убийство, хотя и крайне ненавистных той же «кровавой собаке Носке» лидеров германкой социал-демократии — Карла Либкнехта и Розы Люксембург, — но ведь граждан же Германии?! При таких обстоятельствах избежать жестокой расправы прямо на месте не сможет даже самый гениальный авантюрист — в этом трагическая особенность массовых беспорядков в период так называемых «революций». И вот в такой-то ситуации он не только остался жив и здоров, но еще и проявил «чудеса политической ловкости»! Превратив свою тюремную камеру строгой изоляции в «политический салон» для встреч с именитыми представителями германской элиты, обсуждал с ними глобальные идеи! Думается, что при всем уважении к талантам евреев не следует из тех же немцев делать круглых идиотов! И уж тем более верить брехне самого Радека, описывавшего свое пребывание в кутузке как «тюремно-курортное сидение» якобы на мягкой персидской тахте с поднесением на обед жареных лебедей?![227] Для того чтобы проявить «чудеса политической ловкости», то есть поднять такие серьезные вопросы или хотя бы просто выйти на связь с той же германской элитой, надо было, по меньшей мере, знать, кому и как подать весточку. Не говоря уже о том, что при таком раскладе еще очень большой вопрос — откликнулась бы она, элита-то, выслушала бы его. О мягкой персидской тахте и жареных лебедях на обед уж и не говорю. Давно сгнившая репутация и пухлое досье в германской полиции при таком раскладе явно не располагали к салонно-аристократическим беседам на глобальные темы. Радека слишком хорошо знали в Германии, в том числе и как ближайшего подручного Ленина. Он участвовал во многих промежуточных операциях, прежде чем запломбированный вагон с «кандидатом в гении мирового пролетариата» двинулся через Германию. Соответственно для начала необходимо было каким-то образом вынудить германские власти хотя бы «закрыть глаза» на все его «художества» по части «революционного» бандитизма в Германии. Проще говоря, с какой стороны ни возьми, ситуация была явно не в его пользу. Что бы он ни попытался сказать, реакция была бы однозначной — пытается увильнуть от ответственности, спасает свою шкуру. Откровенно говоря, не самое лучшее начало для серьезного разговора, тем более на глобальную тему. Впрочем, и сама тюрьма строгой изоляции тем более не самое идеальное место как для генерирования глобальных идей (ведь не до идеи же было — шкуру спасать надо было!), так и для авторской инициации серьезного диалога с элитой государства, за подрыв устоев которого его и упекли в кутузку!

Но это, если следовать логике нормальных людей. Мы же имеем дело с тем случаем, который в рамки присущей нормальным людям логики не укладывается. Это тот самый случай, о котором почти за семь десятилетий до него Бенджамен Дизраэли, лорд Биконсфилд, говорил: «В союз с коммунистами вступают самые умелые дельцы и манипуляторы собственности; самые необычные и выдающиеся люди действуют рука об руку с подонками низших слоев Европы». Если исходить из этого, то тогда все встанет на свои места. Тогда даже и тюрьма — идеальное место, потому как со всеми своими строгостями за высокими стенами и решетками она надежно скрывала все то, что происходило в камере арестанта по кличке Крадек. Потому как что может быть лучше для надежного сокрытия от посторонних глаз и ушей самого факта начала особо секретных переговоров по особо важной геополитической проблеме, чем помещение одного из главных переговорщиков в кутузку по обвинению в подрывной деятельности и убийстве?! Идеальней и не придумаешь. Ведь главная-то цель «революционной командировки» «гениального» авантюриста с «умнейшей и хитрейшей головой в большой политике своего времени» в Германию заключалась совершенно в ином. Оказание содействия «спартаковскому восстанию» — это ширма.