За кулисами. Москва театральная

– И вот Витя сшил – рассчитал каблук, его волшебное превращение в плоские туфли. Начали репетировать, а каблук ломается. До премьеры остается три дня. Я в отчаянии, режиссер в панике, а Витя покумекал-покумекал и сделал новый расчет. Придумал такой механизм, который позволял сломанный каблук не выбрасывать, а приклеивать для следующего спектакля. Это было потрясающее произведение инженерного искусства.

– Витя, это был самый сложный твой спектакль?

– Сложным был «Круль» («Признания авантюриста Феликса Круля». – М. Р.). Художник Шаров придумал какую-то необычную обувку с железными носами, высокими платформами – мне их пришлось вручную вытачивать. Там много было работы по металлу. А еще у меня не получилось с ботфортами для спектакля в Новой опере. Вот все я, кажется, правильно сделал, технологически проработал колодку, но как держать коленную часть – это просто я убился. Не та кожа оказалась. Я потом даже кости вставлял, но нужного эффекта все-таки не достиг.

5

«Сапожник без сапог», «пьет как сапожник»… Как только не прошлась по этой профессии народная мудрость.

– Ты без сапог?

– Да, в общем, да. Хотя обувь я себе шью.

– А как насчет «пьет»?

– Был у меня случай. Вообще-то я не пью, а тут праздник. И точно, напился как сапожник. А делать обувь надо для «Амадея» (легендарный спектакль МХТ им. Чехова. – М. Р.). Ну и сделал. Наутро пришел, посмотрел – испугался. Отправил во МХАТ, проходит день, а тут прибегают и говорят: «Вить, срочно точно такие же повторить надо». А как я повторю? Ничего не помню, я ж столько выпил.

Вот ты спрашивала про ноги артистов. Скажу – у Олега Павловича Табакова нога очень специфическая. Она у него как будто дышит: то увеличивается, то уменьшается.

Выходит, и у Олега Павловича нога талантливая.

И вспомнил сапожник еще один случай – кровавый в прямом смысле слова. Как Ярмольник сапоги надел, а ему в пятку гвоздь воткнулся. Ужас-то какой!!!

– Пал жертвой театральной интриги? Когда «доброжелатели» толченое стекло или гвозди в сапог насыпают?

– Да нет. Было так: для фильма Германа «Трудно быть Богом» наш мужской мастер, Вовка, делал обувь. Он сделал сапоги, одна пара для Ярмольника, а одна под дублера шла. Оставил и ушел, а другой сапожник не проверил, ну и дал Ярмольнику ту, что под дублера. Ярмольник надевает – и, ясное дело, крик. Сапоги-то до конца не были сделаны. Жалко его, конечно, было. Зеленкой заливали.

– Что для тебя ценно в хорошей обуви?

– Человек, который ее носит.

– А если серьезно?

– Чтобы не жала. И чтобы по ноге. И тогда в ней – сказочно!

Витюша дырявит шилом кожу и улыбается в усы.

В старом русском театре, не избалованном государственной поддержкой, спектакли выпекались, как блины на Масленицу: новую пьесу начинали репетировать в понедельник, а в субботу и в воскресенье уже давали премьеру. Актерам в месяц приходилось выучивать по 120 листов текста, а в сезон, длившийся полгода, – 780. Если к этому числу прибавить товарищеские бенефисы, когда за вечер играли аж по две пьесы, то количество текста доходило до тысячи листов. Такая статистика невероятна для современного актера, который может рассчитывать в лучшем случае на одну роль в сезоне.

Кто при таких нечеловеческих условиях труда и борьбы за выживание был в театре главным? Его величество… суфлер, который, как мышь, сидел под сценой, зарабатывал на сквозняках ревматизм и был спасательным кругом для первого любовника, кокетливых инженю и статистов. И кто бы мог подумать, что в конце ХХ века театр с легкой беспечностью сдаст в музей истории свою главную фигуру. Был ли этот поступок необдуманным и роковым? И что это вообще за люди, которых в глаза и за глаза называли…

Дети подземелья