За ледяными облаками

Костыль потерялся. В отличие от Сергеева.

– Петя, возьми девочку и отведи ко мне, пусть полежит.

– Обеих девочек, – буркнула Уколова, – и пусть принесет горячего попить, если можно.

– Ох, Пуля-Пуля… Девочку и тетеньку. Потом сходи на кухню, возьми чайник взвара, меда и поесть. А себе потом возьми сгущенки. Полбанки, в шкафу. И не вылизывай, пожалуйста, потом мы тебе усы с бородой не отмоем. Понял, Петя?

Петя закивал, продолжая смотреть на Саблезуба с затаенной надеждой на «погладить».

Азамат положил руку коту на голову. Тот муркнул, удивленно глядя на здоровяка-дебила.

– Друг, иди с Женей. Охраняй, хорошо? Иди, иди, друг.

Сергеев помотал головой.

– Вани сын. Совсем головой звезданулся еще в детстве, когда мать с отцом не успели доскользить домой. Шли по прямой, автопилот выставили, машина дотянула до окраины. Кровищи было, кишки выдерганные, все в крови и дерьме, кабздец просто. Вот Петька и того… звезданулся. На всю голову. Все у бабки жил, да та недавно померла, ну, вот… забрали. Ладно, Пуля, идите уже. И нож с топором сдай, пожалуйста.

– С каких пор холодное сдается, Сергеев?

Сергеев издал непонятный звук. То ли подавился чем, то ли кашель подавил. Покраснел, надулся, но сдержался. Костыль присвистнул, глядя на малиновое лицо.

– Дядя, смех продлевает жизнь на пять минут. Понятно, что хорошая бабенка с сиськами продлевает на еще дольше, но ты б не сдерживался, поржал.

– Ай, ну тебя, звездун.

– Краснобай, елы-палы, инвалид Куликовской битвы. Я ж только из-за уважения к твоему статусу калеки сейчас люлей пачку свежих и горячих не распечатываю. Тоже мне, капитан Сильвер, ага. Звездун я, смотри, чего. Это тебе – попугая на плечо и шарманку, вылитый…

– Помолчи, – Азамат пнул того в лодыжку. – Сергеев, почему сдавать?

– Охренеть не встать, дорогой друг Азамат!!! – взорвался Сергеев. – А кто, позволь спросить, о прошлом разе, с полгода назад, идя в Уфу с товарами, изволил расслабляться здесь в компании Кваски? Я?

– И чего?

– Ничо. Через плечо, за ногу тебя, да в ухо. Кто не поделил с Тощим Тройку и ее три молочных железы, а? Ты? Да и шиш с ним, не поделил – и ладно. На фига надо было, молодой человек, демонстрировать навыки стиля кунг-фу а-ля пьяный мастер на Тощем и его команде? И потом убедительно доказать свое превосходство городскому патрулю?

– Я?!

– Обалдеть… – Сергеев, вскочивший и брызгавший гневной слюной ему в лицо, хлопнулся назад. – Надо ж было так нализаться… А говорили тебе – не пори с Кваской его непонятные суспензии с эмульсиями, настоянные на грибах этих чертовых! Чего тебе самогона или спирта не бухалось? Ты, Пуля, ты решил показать патрульным, как надо брать языка в группе из трех часовых. Пуля, через колено тебя, да об коромысло! Да никто у нас патрульных не любит, не хрена им тут делать! Но и калечить ребят на кой шиш?

– Сильно?

Сергеев скорчил рожу и покрутил рукой. Мол, ну… Вспоминай сам, и все такое.

– А в ходе разборки с Тощим именно ты отломил ножку у самого красивого стола, гордости нашего клуба. Единственного, Пуля, настоящего деревянного стола! И этой самой деревяшкой… Пуля… Тощий же потом месяц не выходил на машине. Из-за переломов, думаешь?

Азамат вздохнул, предчувствуя что-то плохое. И вопросительно уставился на Сергеева.

– Ты ж, чертов садист, натурально показал ему всю неправоту в его отношениях со шлюхами, совмещенную с патологической любовью к противоестественному способу сношения. И разломал ее в щепки об, понимаешь…

– Задницу, ага… – Костыль гоготнул. – Слышь, Ункас, последний из могикан… Ты теперь будешь Чингачгук Великий Змей, вождь делаваров. Вот ты крут, братишка… Клево, блин. Мне жутко интересно забухать в твоей компании. Только, чур, без ломания мебели и разговоров по душам. Мало ли, чего тебе не понравится в моих хобби и увлечениях. Я, брат, тот еще озорник и оригинал.

– Помолчи.

Азамат без возмущения сдал имеющееся оружие. И пошел в накатывающие шум, запах кухни, сладкого женского пота, масляной кожи и спирта. В сам клуб «Красный Барон».

Много надо человеку для счастья? Не особо. Наесться от пуза, выспаться в сухости и тепле, одеть-обуть чистое и целое и не опасаться за завтрашний день. Разве что с последним сложилось немного по-другому. Ну, последние двадцать лет – уж точно. Другое дело, у всех по-разному.

Коли не знаешь, найдешь ли чего завтра поесть, или там босиком снежную кашу месишь, воды рядом нету, зуб сгнил и болит – мочи нет, да вдруг жар начался, и чего-то помирать собрался… это одно. Особенно когда ты – никто и звать никак. Самый обычный погорелец после пожара, спалившего к чертям собачьим всю планету.