За лесными шеломами

Мало того, новгородцы сами вышли в чистое поле и наголову разгромили Андрееву рать. В руки победителям угодило такое множество пленных, что их в издёвку продавали почти за бесценок — по ногате[15] голова. Остатки разбитых владимирских дружин пробирались домой старой дорогой, где поживиться было уже нечем и где на месте сел лежали одни развалины. Вконец оголодавшие беглецы в великий пост, словно поганые нехристи-степняки, питались мясом собственных коней. А это был незамолимый грех, потому что церковь запрещала есть конину даже в обычные дни.

Но едва ли слаще пришлось новгородцам, когда обозлённый Андрей приказал перекрыть все дороги на Новгород, по которым из южных краёв шли хлебные обозы. Господин Великий Новгород испокон веку жил торговлей. А как быть, ежели подручные великого князя хватают каждого купца и наглухо перевязали главные водные жилы — Волгу и Днепр? Ни в Булгарию за пряностями, ни в Карпаты за солью, ни в греки за дорогими винами и узорочьем ходу нет.

И тогда именитые новгородские граждане, опасаясь ярости голодного люда (да и сами терпя убытки), пошли на попятный. Они согласились принять князя из руки самовластца. Андрей дал им юного сына Юрия и через своих бояр исподволь вершил дела новгородцев, хотя на словах оставил за ними все прежние вольности...

Теперь, когда Андрей умер, сын его бесцельно коротал дни в своём загородном селе, которое называлось Рюриково Городище.

Узнав о смерти отца, он не огорчился и не обрадовался. Между ними никогда не было особой приязни. Андрей Юрьевич любил старшего сына, рано погибшего, а младшего считал легкомысленным юношей, охочим лишь до пиров да пустых поединков со степняками. Он не отказывал Юрию в воинской доблести, но всегда смотрел на него как бы сожалеючи, а однажды обмолвился: «Добрый воевода, может водить полки, но государствовать не сможет».

Новгородское княжение Юрий принял как опалу, однако ослушаться отца не посмел. Посадник Мирошка Нездилич, державший сторону великого князя, сам ведал всеми заботами и в советах Юрия не нуждался. А безделье, как известно, развращает даже стойкого человека. И стал юный князенька изрядно попивать. Дружина в том помогала ему усердно — люди все были молодые и весёлые.

Вот и сегодня — приехал посадник на княжой двор, а тут уж с утра пир горой. Гридь[16] будто с цепи сорвалась: скачут, поют, в дудки дудят, и у всех нацеплены скоморошьи хари. Срам, да и только, впору хоть архиепископу пожаловаться. Да ведь, ежели поразмыслить, владыка-то Илья только рад будет: он за старую новгородскую вольницу стоит, ему крепкий да тверёзый князь что волдырь на ягодице.

Посадник вздохнул и пошёл в горницы. Юрий сидел в трапезной, за широким столом, совсем один. На звук шагов он не обернулся.

— Пируешь, княже, — сердито заговорил посадник. — Всё гулеванишь, а о деле-то когда думать начнёшь?

Юрий повернул к нему красивое лицо и весело подмигнул:

— Гулеваню, боярин! А что, прикажешь на Владимир идти, власти домогаться? Так я до русской крови не охотник, другие найдутся, а я лучше голову где-нибудь в Степи сложу.

Мирошка Нездилич сел на лавку рядом с Юрием, повертел в толстых пальцах наполненный мёдом кубок, но пить не стал.

— Послушай меня, князь, — сказал он. — Я получил из верных рук вот какие вести. Дядя твой, Михаил Юрьич, с месяц назад прибыл на Москву вместе с Ярополком. Сказывали мне, будто они на кресте клялись жить в дружбе и быть заодно.

— Пустая затея, — вставил Юрий.

— Пустая, — согласился посадник. — Из пустого и вышла дыра: Ярополк-то тайком от дяди в Ростов бежал да и стал там народ мутить. Дескать, ежели нас с братом Мстиславом князьями поставите, быть Ростову и Суздалю старшими городами, а Владимир-де мы так зануздаем, что они и вякнуть не посмеют. Владимирцы про это, конечно, узнали и, не будь дураки, открыли ворота Михаилу.

Юрий кивнул и потянулся к чарке.

— Погоди пить, — остановил его посадник. — Речь и о тебе пойдёт... Стало быть, дела таковы: на носу война, и племянникам в ней не выдюжить, хоть за ними и стоит рязанский Глеб. Михаил воевода умелый и храбрый, не чета Ярополку. Да не в этом главная сила Мономашичей.

— А в чём же? — спросил Юрий, явно оживляясь.

— А в том, что мизинный люд их сторону держит. Владимир — город ремесленный, боярство там воли большой не имеет. Ну, а коли верх возьмут Ростиславичи, то быть Владимиру стрижену с обоих боков: и князю дай, и бояре своего не упустят. Потому и позвали владимирцы Михаила. Смекаешь, князь?

— Да я тут при чём?

— А ты дослушай, — спокойно продолжал Мирошка Нездилич. — Нынче вечером у боярина Якуна твои недруги совет собирают. Я догадываюсь, на чём они порешат: указать тебе путь из Новгорода и позвать сюда Ростиславичей. Князь Мстислав-то Якуну зятем приходится, аль запамятовал? Вот теперь и поразмысли — то ли тебе тут вино попивать, пока не выгонят, то ли дружиною помочь Михаилу. Михаил-то вторую седмицу со своими владимирцами в осаде сидит.

Юрий присвистнул.