За лесными шеломами

На широких овальных блюдах лежали паровые стерляди и сельди; холодцы из заливной осетрины с разными приправами в сосудах: с тёртым хреном, с уксусом и конопляным маслом; а кроме того, мелкие, как лесной орех, рыжики, посоленные с гвоздикой; мочёные яблоки; икра — паюсная, свежая и варенная в маковом молоке.

Мясных закусок, по случаю поста, не полагалось. Зато пирогов было многое множество: и рыбные расстегаи с кулебяками, и подовики, чиненные кашей, горохом и грибами.

Первую здравицу пили за великого князя. Всеволод Юрьевич был приветлив и весел. Для каждого гостя у него находилось сегодня ласковое слово или добрая шутка.

По старинному обычаю, в застолье позвали и побеждённых неприятелей знатного рода. Половецким ханам постная еда пришлась не по вкусу, и Всеволод велел подать им мясное. Русские только облизывались, глядя, как степняки уплетают жареную баранину, буженину и кур.

— Ты, князь Савалт, умный человек, — с набитым ртом говорил Всеволоду один из ханов, пожилой одноглазый воин, — даже наш язык понимаешь. А я понимаю твои мысли. Да-да, ты думаешь: кипчаки[44] — великое зло для Руси. Нет, князь, зло в вас самих. Нас, сынов степей, кормят сабля и ваши раздоры. А я, хан Ямак, служу своей саблей тому, кто мне заплатит. Мы живём грабежом...

— Как волки, — вставил Всеволод.

Хан Ямак не обиделся.

— Правильно, — сказал он. — Так устроен мир. Волка не заставишь есть траву, а орла пахать землю. Но ты, князь Савалт, жил в Степи и знаешь: волки режут только больных коней, да и то когда они отбиваются от табуна. Булгары, наши соседи, говорят: «Лучше не родиться совсем, чем родиться слабым и никчёмным». Никчёмных уничтожает сама жизнь. Каждое людское племя похоже на табун — потеряв больного жеребца, оно не родит хилого приплода.

Всеволод слушал с любопытством, потом сказал, рассмеявшись :

— Плохо, хан, не обучен ты грамоте. Из тебя бы вышел большой мудрец. Послушать твои слова, так получается, будто ваши набеги полезны для Руси.

Ямак взял с блюда кусок копчёного языка и повертел в пальцах:

— Сколько дней этому мясу? Много. А оно не гниёт. Огонь и дым сделали своё дело.

— А сколько полегло твоих воинов? — тихо спросил Всеволод. — И многие ли из них были хилыми? Огонь и дым! Нет, хан, твоя правда кривая. Она гнётся послушно, как лук, только стрела отлетает в стрелка.

Княжич Владимир, тоже понимавший немного половецкую речь, сказал Всеволоду:

— У нас на Руси ещё такая пословица живёт: не бей соседа по роже — себе дороже. Жаль, перевести нельзя, по-ихнему нескладно выйдет.

— Пословица для слабый женчин, — тоже по-русски возразил ему хан Ямак.

— А чего же ты, собака, такой удалец, в плену сидишь да лопаешь объедки с нашего стола?

Ямак вскочил, шаря рукой по бедру, но сабли при нём не было. Единственный глаз хана налился кровью.

— Сядь, — сказал ему Всеволод. — А ты, Владимир, тоже не горячись. Нехорошо оскорблять гостя, хоть он и гость поневоле.

Владимир Святославич махнул рукой:

— Ладно, не буду. Только уж больно мы, русские, отходчивы, не привыкли зла помнить, а иной раз надо бы.

— Незлопамятному бог веку прибавляет, — с усмешкой заметил Всеволод: — Кто местью пышет — коротко дышит.

Сидевший неподалёку Мстислав Ростиславич услышал слова великого князя и побагровел, даже лысина налилась кровью.

— В мой огород камень? — тихо спросил он.

Всеволод не ответил ему и поднял здравицу за князя Святослава Киевского. Следующий кубок пили за Владимира Святославича, храброго союзника и друга Всеволода.

Великий князь обнял Святославича и шепнул ему:

— Разговор к тебе есть, но — с глазу на глаз. Давай-ка проветрим головы.

Они поднялись из-за стола и прошли на женскую половину терема. Здесь, в трапезной, тоже плясали и пели песни. Всеволод поискал взглядом жену, не нашёл и направился к её покоям.

— К тебе можно? — спросил он. — Со мною Святославич.

— Сейчас, только платок накину[45].

Мария встретила князей поклоном. Рядом с нею, держась за юбку, стояла крохотная княжна.

— Ходить начинает, — сказала Мария, улыбаясь. — И уж четвёртый зубок прорезался. Славушка, покажи тяте зубок.

Девочка с готовностью открыла рот, и Всеволод расцеловал её в румяные щёки.

— Вели-ка позвать племянницу, — сказал он.

Княгиня испуганно посмотрела сначала на мужа, потом на Владимира, но ничего не спросила.

Пребрана вошла с пылающим лицом — видно, ей уже успели шепнуть, что дядя ждёт её не один. Она остановилась в дверях, не смея поднять глаз.

— Здорова ли мать? — спросил её Всеволод.

— Здорова, дядюшка. На богомолье в монастырь уехала, — чуть слышно ответила княжна.

— Пойди сюда.

Пребрана сделала несколько шагов и остановилась.

— Это княжич Владимир. Твой покойный отец любил его.

— Я знаю, дядюшка.

— Вот и ладно. А теперь ступай, занимайся делами, — сказал Всеволод и с добродушной усмешкой добавил: — В куклы-то всё играешь?

— Редко, дядюшка, — по-прежнему глядя в пол, ответила княжна. — Отец Иван большие уроки задаёт. И в латыни, и в греческом.

Когда она вышла, Всеволод подмигнул княжичу и спросил:

— Может, породнимся, Святославич?

Владимир густо покраснел.