За лесными шеломами

Гюря растерялся.

«Стало быть, половцам уже известно, что князь идёт на Булгарию, — подумал он. — А этого кривого я где-то видел...»

Словно угадав его мысли, одноглазый сказал:

— Я хан Ямак. Хочу служить своей саблей князю Савалту. У меня двадцать сотен воинов.

Поскольку Гюря всё равно не знал, где сейчас находится рать Всеволода Юрьевича, он решил не упрямиться и ехать с половцами.

«Ежели они затевают худое, — решил он, — сбегу и как-нибудь сумею предупредить своих».

Прокша, видно, тоже догадался о намерениях тиуна, поэтому вёл себя смирно.

Под вечер они выбрались к волжскому берегу и поехали вдоль песчаной косы, усеянной перьями птиц. За рекой садилось багровое солнце. Ветер посвистывал в камышах, побрякивали уздечками кони, и кто-то из половцев тянул заунывную песню. В песне говорилось о том, как широка и привольна Степь: скачи день и ночь — и все перед тобою будут склоняться ковыли, седые, как пепел костра.

Пел всадник:

Я хозяин этих степей,
И табуны в них — мои,
И глазам моим становится больно,
Если я вижу вдали
Чужое кочевье...

Уже совсем смеркалось, когда приехали в половецкий стан. Судя по числу юрт, одноглазый не соврал: воинов у него было около двух тысяч.

Хан пригласил русских к себе, в шатёр из белого войлока. Пол внутри был устлан звериными шкурами, в которых блох оказалось больше, чем шерсти. Гюря и Прокша все исчесались, проклиная и хана, и его гостеприимство.

Ночь они провели в отдельной юрте, где тоже одолевали блохи. Поэтому, едва рассвело, Гюря пошёл разыскивать муравейник. Два стража, приставленные к нему, смотрели с удивлением, как русский стащил с себя штаны и рубаху и бросил их в муравьиную кучу. Прокша последовал его примеру. Через некоторое время они отряхнули одежду от муравьёв, и Гюря подмигнул половцам.

— Всё, — сказал он. — Чисто. Ни одной вашей попрыгуньи не осталось.

Половцы, уразумев, в чём дело, заулыбались. Такой способ избавления от блох был им до сих пор неведом.

Глава 29

Восьмого июня судовая рать подошла к устью реки Цивили. Здесь её уже поджидали конные полки Изяслава и Владимира Святославича.

На военном совете было решено оставить струги под присмотром белозерского полка и идти дальше левым берегом Волги.

— Гляди в оба, — сказал великий князь белозерскому воеводе. — Булгары могут ударить в любой час. Охранение выставляй круглые сутки.

Фома Ласкович огладил свою дремучую бороду и ответил с достоинством:

— Я, государь, не вчера родился и повадки нехристей знаю. Можешь быть покоен, врасплох меня не застанут.

И войска пошли вперёд, а белозерцы вытащили суда на остров и начали обносить свой стан частоколом, благо леса под рукой хватало.

Русские полки двигались быстро, останавливаясь ночевать на открытых местах, спиною к реке. Но нападений до сих пор не было.

Старейшины мордовских племён скоро поняли, что русские трогать никого не собираются, и стали привозить на продажу мясо и хлеб. Брать у них что-либо силой великий князь запретил строго-настрого. Он знал: возвращаться на родину придётся той же дорогой, и наживать новых врагов было бы неразумно.

Через несколько дней вернулся отряд Спирьки Уса с известием, что на всей Волге, вплоть до города Ошела, не видно никакого войска. Похоже, булгары о приближении русских полков пока не подозревают, а два струга их вряд ли напугали. Ещё Спирька сообщил, что видел неподалёку отсюда половецкие разъезды, но те были немногочисленны и враждебных умыслов не выказывали.

«Какой леший занёс половцев на левый берег?» — подумал Всеволод. На всякий случай он приказал передовым дозорам быть настороже.

Половцев они увидели на другое утро — и не разъезд, а добрый полк.

По приказу великого князя походные порядки начали разворачиваться к бою, выдвигая лучников и лёгкую конницу. От половецкого полка отделилась кучка всадников и поскакала навстречу. Впереди всех летел краснобородый наездник в восточной одежде. Когда он приблизился, великий князь узнал в нём Гюрю.

Спрыгнув с коня, тиун поцеловал Всеволоду руку и кивнул на своих спутников:

— Люди хана Ямака, твоего знакомца. Желают под твою руку, чтобы вместе воевать булгар.

— Слава богу, жив, — улыбаясь, сказал Всеволод. — А я уж стал беспокоиться.

— Пустое, государь. Русский человек, коли надо, везде выдюжит: и на голом льду, и в кромешном аду.

Простодушная похвальба тиуна ещё больше развеселила великого князя.

— Как же ты хана-то уговорил?

— Не я его, он меня уговаривал к тебе ехать. А я упирался: уж больно булгарские девицы приглянулись. Всё подумывал, не оборотиться ли и мне бохмитом.

— За чем же дело стало?

— Ох, государь, у них ведь по закону четыре жёнки полагается, а я и на одну-то управы не найду!

Подъехали князья, и Всеволод спросил у них, как поступить с Ямаком — принять его помощь или отказаться?

— А пускай идёт, — сказал Владимир Святославич. — Мы же не на Русь его поведём. Только поставь ему условием, чтоб во всём слушался тебя, а не самовольничал.